Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка. Александр Чанцев

более что уже в первом томе заявлены соответствующие масштабы – в предуведомлении автор, отмечая, что «современная проза тяготеет не к истории, а к географии; она сосредоточена на ландшафте, а не историческом событии», обещает роман «о движении России в Среднюю Азию, внешне – стихийном и фатальном, внутренне же… Одна из версий того, чем эти захваты были внутренне, какой смысл просвечивал сквозь дипломатические интриги, набеги и захваты, и предлагается на суд читателя». И самые первые строки первого тома более чем ярко вводят тему столкновения цивилизаций: «Вечером – случилось. Братья францисканцы напали на греческого епископа и монастырского врача. Те бросились бежать; попытались укрыться в базилике Рождества, распахиваются двери – армяне-священники тихо служат вечерю. В храме – лица, много католиков, есть и православные, шевелятся в молитве бороды русских паломников. Заварилась суматоха!»

      Действие исторического (пока!) первого тома, напоминающего изящную стилизацию под исторический роман в духе Окуджавы или Водолазкина (или – стилизацию под стилизацию!), из имперского Петербурга быстро перетекает на самую окраину империи – героя ссылают в Новоюртинск, в киргизские степи, форпост ultima thule. Территория эта колонизирована весьма относительно – и набеги степняков, как в добрые Средние века, случаются, даже один заметный и болезненный под громким названием Лунный поход, да и есть мнение, у тех же петрашевцев, что «целостность России поддерживается только военной силою, и когда эта сила уничтожится, или, по крайней мере, ослабнет, то все народы, составляющие Россию, разделятся на отдельные племена, и тогда Россия будет собою представлять нынешние Соединенные Штаты Северной Америки». Эта мысль удачно корреспондирует с современными представлениями о том, что Российской Федерации суждено распасться, что ее держит только ядерное оружие, всесильные спецслужбы и далее по списку – но никак не общая национальная (в мультинациональном-то государстве!) идея… Да и тут все еще сложнее при ближайшем рассмотрении. «Должна ли Россия простирать свои границы далее в Азию или же ее место в квартете европейских держав97», примут ли азиатские народы Россию, «но не нынешнюю, с ее варваризмом98, лишь слегка подсахаренным просвещением»? Ведь и Россия сама еще «проэкт»99, «Россия покуда только в головах». Тем более что Кавказ отнюдь не «замирен» и ментально, психологически, психогеографически находится в других операционных системах: «а на Кавказе холодно и пуль много, – говорил Павлушка. – Смерти много. У тамошних народов главный товар – смерть, им и торгуют. И горы у них. Нет у нас, русских, к горам привычки».

      Пока собственно колонизация даже военная (не то что идеологическая) несколько заморожена – «наши возможности ограничены. Это слабые, но все же независимые от нас государства, суверенность которых мы должны хотя бы внешне уважать». Все вопросы и ответы также заморожены, как и судьбы главных героев падают к ко�

97

Вопрос непростой, ведь даже российский император «устал от Европы», решает, вполне в духе нынешней политической обстановки импортозамещения, что «с Европой хватит. И романы Гюго – холодны и безнравственны», и пытается вспомнить, «кто это в начале Его Царствования написал: “Закончился европейский период истории России, начался национальный”?»

98

Подобное восприятие было не единичным, но скорее общим местом. «Именно таков был политико-идеологический дизайн всей книги – Россия вышла на арену европейской жизни, но в варварском, нецивилизованном виде. Книга Шаппа прокладывала границы цивилизации берегам Немана. За его восточным берегом европейцам представлялась Россия как Сибирь – средневековая страна, лишенная всякого потенциала для развития цивилизации». Проскурина В. Ландшафт империи: «Антидот» Екатерины II против «Путешествия в Сибирь, или Границы европейской цивилизации // НЛО. С. 11.

99

Здесь вспоминается вся традиция русской реалистической прозы от «Очарованного странника» Лескова до «Ташкентцев» Салтыкова-Щедрина – а также та параллель с проблемными конфликтами русской прозы XIX века как столкновением колониального с постколлониальным у А. Эткинда в контексте его теории «внутренней цивилизации».