Русская любовь Дюма. Елена Арсеньева

сентиментален, чем Диккенс, и написал в память Мари Дюплесси стихи.

      «Неужели он будет и стихи читать?» – в панике подумал Дюма, который за это время уже успел опустошить вазочки со сладостями, выпил весь чай и начал откровенно скучать, тем паче что ничего интересного Александр не рассказал, никаких пикантных подробностей. А сын уже встал в позу и произнес:

      Расстался с вами я, а почему – не знаю.

      Ничтожным повод был: казалось мне, любовь

      К другому скрыли вы… О суета земная!

      Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?

      Потом я вам писал о скором возвращенье,

      О том, что к вам приду и буду умолять,

      Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.

      Я так надеялся увидеть вас опять!

      И вот примчался к вам. Что вижу я, о Боже!

      Закрытое окно и запертую дверь.

      Сказали люди мне: в могиле черви гложут

      Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.

      Один лишь человек с поникшей головою

      У ложа вашего стоял в последний час.

      Друзья к вам не пришли. Я знаю: только двое

      В последнем шествии сопровождали вас.

      Благословляю их. Они одни посмели

      С презреньем отнестись к тому, что скажет свет,

      Умершей женщине не на словах – на деле

      Отдав последний долг во имя прошлых лет.

      Те двое до конца ей верность сохраняли,

      Но лорд ее забыл и князь прийти не мог:

      Они ее любовь за деньги покупали,

      Но не могли купить надгробный ей венок.

      Дюма не без ехидства подумал, что после выхода «Дамы с камелиями» чахотка и распутство сделались необычайно модны в обществе, а кашель теперь слышался в театрах и на балах куда чаще, чем прежде. Стихи показались ему унылы. Он снисходительно похлопал в ладоши, прикидывая, как бы ему половчей сбежать, но тут Лидия возмущенно воскликнула:

      – Конечно, эти стихи хороши, но те, которые посвящены мне, гораздо лучше! Прочти их, прочти скорей, пусть послушает твой отец!

      Первым побуждением Дюма было вскочить и пуститься наутек, однако он непременно обрушил бы низенький столик, а значит, разбил бы фарфоровый чайник и чашки. Ему не хотелось выказать себя перед русской графиней французским медведем, а потому он скорчил гримасу восторга, при виде которой сын, который, на счастье, все же не лишен был чувства юмора, едва не задохнулся от смеха и не сразу смог собрать в кулак эмоции, необходимые для чтения своего очередного творения:

      Мы ехали вчера в карете и сжимали

      В объятьях пламенных друг друга:

      словно мгла

      Нас разлучить могла. Печальны были дали,

      Но вечная весна, весна любви цвела.

      Дюма вдруг почувствовал неодолимое желание зевнуть. Он в очередной раз упрекнул себя за свой непомерный аппетит и любовь к сладкому. Ну почему, почему он проглотил уже весь чай и слопал все сладкое? Сейчас было бы чем себя