Центр Исправления Кармы. Академия фантомов. Ноа Дельфи

мерла-то я как раз позавчера. Везучая. Все друзья за парты, а я – в морг. Хорошо еще, что успела преставиться до уроков, а не после, иначе болтался бы на мне груз какой-нибудь «домашки» по алгебре до Страшного суда…

      Мне хотелось бы добавить прямо вот сюда драматических эффектов и воскликнуть: «Какая нелепая смерть!». Но, к сожалению, все произошло логично, обоснованно, хотя и глупо. Дам рецепт подробно, с раскладочкой. Берете обычный смартфон, включаете музыку в наушниках как можно громче и задумчиво пересекаете оживленный проспект, глядя не на светофор, а в плейлист с названием «БОДРЯЧОК». Британские ученые не дадут соврать: при таком раскладе вероятность несчастного случая составит примерно сто процентов. Меня вот судьба в прямом смысле слова столкнула с минивеном близорукого офисного работника средних лет. В противостоянии титанов победил, конечно, минивен. Я бестолковой кеглей отлетела в сторону, потеряв школьную сумку и злополучный гаджет. Страйк!

      Жаль того парня, конечно. Мне-то что: пять минут славы в программе «Дежурный патруль», где я по понятным причинам выглядела не так чтобы очень симпатично, – и адьес амигос, вечная память, помним-скорбим, и все такое. А ему еще жить и мучиться мыслью о том, что он меня того, насмерть. Называется, отвлекся человек на рекламный баннер про скидки в магазине домашней техники. Что тут сказать: вынимайте, дети, бананы, то есть наушники, из ушей, хотя бы на пешеходном переходе.

      Короче говоря, так уж сложилась моя жизнь, точнее, смерть, что хуже не придумаешь. Ни тебе романтических трагедий, о которых можно было бы снять кино, ни маньяков-убийц, ни лихорадки Эбола на худой конец. ДТП – такое даже в видеоблог выложить стыдно. Вот уж не думала, что буду депрессовать еще и после смерти. Эмо, блин, загробное. Но вопреки всем россказням о том, что после окончания земного пути душа обретает свободу не только от тела, но и от эмоций, колбасило меня не по-детски. И на то были веские причины.

      Вам никогда не доводилось бывать на собственных похоронах? Нет? Точно? Видеть, как серый, будто мартовский снег, папа, любимый папочка, изо всех сил прижимает к себе маму, чтобы та не упала в обморок. А мама, всегда такая веселая, красавица наша, движется, как в замедленной съемке, возвращаясь в реальный ритм жизни только для того, чтобы снова страшно зарыдать в голос. И старшая сестренка, которая столько раз грозилась убить меня за то, что я брала ее тушь для ресниц, теперь стоит заплаканная, с той самой тушью, размазанной по щекам, и, кажется, совсем не рада тому, что меня больше нет. А я? Я могла только восседать мрачным грифом на ржавой кладбищенской оградке в паре десятков метров от собственной могилы и смотреть, как мои родные горюют и не догадываются, что их «любимая доченька и сестренка» все еще… жива?

      Вот тут, если честно, я не уверена. Бесплотный дух, которого никто не видит и не слышит, как в дурацких фильмах про привидения, – это вроде не совсем живое. Но я все еще помню, кто я, откуда, могу ходить, думать, чувствовать. Так что ж я теперь за фигня такая? Пардон, что за «сущность»? Так принято говорить, я в курсе. У нас есть соседка тетя Оля, повернутая на эзотерике. Ей постоянно мерещатся эти сущности. Она считает себя почти медиумом, и если немного «кагорчика» употребит, то мгновенно выходит в астрал. «Битву экстрасенсов» до дыр засмотрела, смешная такая. А сейчас вон стоит себе рядом с моими родителями, плачет, а меня не видит. Всегда знала, что она такой же медиум, как я – барабашка. Правда, теперь я вполне могу быть барабашкой, кто знает?

      От размышлений о вечных вопросах небытия меня отвлекли самые странные звуки в моей жи… неважно. Звуки земли, падающей на крышку деревянного гроба. Кладбищенские работники дружно, лопата за лопатой, присыпали красноватой землей мои бренные останки, – и смотреть на это со стороны было настолько чуднО, что я чуть не забыла о своем вселенском унынии. Люди обычно боятся смерти. Я тоже когда-то боялась, до тех пор, пока дедушка не умер от рака. Мне было тринадцать, и я хорошо помню, как он мучился в последние месяцы. Когда его не стало, мне, конечно, было грустно, но я знала, что теперь ему не будет больно, а наоборот, станет хорошо. Я всегда верила, что он попадет в уютное солнечное местечко, где можно будет спокойно рыбачить, пить пиво с друзьями, возиться со старым «жигуленком» в гараже, и где «Поле чудес» будут показывать каждый день. И тема смерти перестала быть такой пугающей. Вот оставлять близких, горюющих по тебе, и не иметь возможности их утешить – это гораздо страшнее. И больнее. Родители, сестренка Вика, родственники, соседи и школьные приятели. Все, кто в апреле поздравлял меня с шестнадцатилетием, дергал за уши, обнимал и дарил подарки, поднимал тосты за мою долгую счастливую жизнь, за любовь, успехи в учебе, верных друзей, – все теперь пришли на мои похороны. В мрачной тишине слышались всхлипы, сдавленный плач, глухой стук, с которым комья земли бились о крепкое дерево, и непарадная ругань бомжей, выпивающих за помин души коллеги где-то неподалеку. Мне плакать больше не хотелось. Хорошо хоть миновали меня все эти дешевые муки совести, наподобие «ах, перед смертью я так и не сказала маме, что люблю ее, а с сестрой мы подрались и не успели примириться». Уходя в то утро в школу, я чмокнула маму и папу в щечку, до этого мы весело позавтракали все вместе, как обычно, а с сестрой мы не деремся в принципе. Не дрались. Как они будут