Путешествие внутри себя. София Агачер

узелок, напомнила мне воскресное утро, когда мы с бабушкой и корзинкой, покрытой цветастым рушником, идём на рынок. У птичьих рядов – да-да, пятьдесят лет тому назад на рынке можно было купить живую птицу – стоит высокий худой еврей в тёмном лапсердаке и шляпе. К нему подходят женщины и протягивают только что купленных кур. Он ловко перерезает птицам горло и вешает их вниз головой. Это моэль, специальный человек – мастер не только по обрезанию еврейских мальчиков, но и по всем правилам Талмуда умеющий резать кур. Такого наваристого янтарного бульона с тёмным петушиным мясом больше попробовать, увы, нельзя, поскольку современный куриный суп – это, скорее, подкрашенная специями и солью водичка, сваренная из трупиков двухнедельных мутантов. А какими живописными выглядели мясные ряды с молочными поросятами, которых потом запекали в русской печи, начинив гречневой кашей и блинами!

      Для такой кухни нужен был желудок никак не меньше Чичиковского!

      Летом с утра эдак за версту до рынка начинал витать клубнично-земляничный дух – и можно было ориентироваться лишь на пьянящий аромат ягод. Зимой же пахло антоновкой и квашеной капустой, что вызывало у покупателей такое слюноотделение, унять которое можно было, лишь напившись из кружки сладковато-кислого, пряного капустного рассола, причём абсолютно бесплатно. Где оно, моё настоящее мочёное яблоко – большое, налитое и прозрачное, с чёрными семечками внутри? Я помню, как здесь же на рынке, не удержавшись, вопьёшься в такое яблоко зубами и захрустишь, прикрывая глаза и подставляя ладонь под струю сока. А бочка с солёными помидорами – огромными, с натянутой, как на барабане, кожицей! Возьмешь такой, а он взрывается мякотью и семечками у тебя во рту, и ты захлебываешься от блаженства. И, конечно, не забудутся те кадушки с грибами из детства: рыжиками, волнушками, груздями. А какие были продавцы на рынке – труженики, с лицами загорелыми, изрезанными уникальным узором морщинок, руками коричневыми, узловатыми и сильными, что корни, держащиеся за родную землю. Женщины повязывали головы живописными ярчайшими платками, а прилавки украшали рушниками с красно-белыми узорами. Рынок каждого городка отличался от другого. Даже грязь и пыль там были весёлыми, искрились на солнце и пахли свежескошенной травой и смородиновыми листьями. И только немногочисленные узбеки, привёзшие свои душистые дыни, или кавказцы, торгующие мандаринами и гвоздиками, одетые в кепки-аэродромы, были везде одинаковые, и товар у них был ужасно дорогой.

      Едва солнце, как хохлатка, выставило в окно свою макушку, помахивая корзинкой со старым бабушкиным рушником на удачу, я заспешила на базар… Центральную часть крытого рынка занимали всё те же откалиброванные фрукты и овощи, сошедшие со стандартных конвейеров турецких и польских «биофабрик», но всё же кое-где белели ряды сала: свежего, подсоленного и копчённого с чесночком.

      Сало достойно оды, поэмы!

      Лет сорок тому назад его заворачивали в холщовые тряпицы и коптили на ольховых, сосновых и можжевёловых