Беги через лес. Андрей Анатольевич Кулинский

с которой кусками сползала шерсть, вся кожа чесалась, раскрываясь кровоточащими порами, в которые тут же забивался песок, и дергающимися от судорог лапами он потянулся к спине, но длинные когти обломались о человечью кожу, мышцы в ногах нестерпимо сдавило, затрясло, он раскрыл глаза, уже свои прежние глаза Диего Салара, брызнув кровью из под век, глядя как бьются на песке налитые огнем его ноги, как ломаются и вновь зарастают кости в красных, бугрящихся венами ступнях. Горло наполнилось желчью и он сжал глаза, отплевываясь и крича. Еще мгновение, плечи, грудная клетка и позвоночник расправились с хрустом, за которым услышал собственный затихающий, кашляющий вскриками боли голос.

      Судороги становились тише, болело от каждого вздоха в груди. Он открыл глаза вновь и увидел над собой звездное небо и пар, вздымавшийся от его тела.

      Он лежал на спине, голый, покрытый смешавшейся с песком, потом и шерстью кровью.

      Еще миг на холодном песке, судороги ушли и усталость обрушилась на его измученное тело. Но засыпать нельзя. Если никто и не видел его, то крики услышать могли. Еще в прошлом году он почти не кричал, а стоит ли вспоминать то время, когда он был подростком. Тогда казалось, превращение длилось не больше минуты и почти безболезненно.

      Медлить не стоило. Он поднялся, стряхнул песок, привязал кроссовок шнурками к руке и вошел в холодную воду, погрузился на миг с головой, чтоб оставить все лишние мысли, и поплыл по течению в сторону города.

      Тело слегка покалывало от холода, расходившиеся вокруг него волны приятно шумели, сияя скользящими по ним, словно горкам из черного непрозрачного льда, звездам и луне.

      Огни города приближались, сладковатый воздух сельвы наполнился горечью жженой резины и он поплыл к берегу. Здесь заканчивался дикий лес, несколько ручьев отрезали его от поля мягкой травы, по которой приятно идти босиком, а за ней куст роз у деревянного забора, маленький дом с белыми стенами, от одной из которых к столбику во дворе растянута веревка с бельем.

      Он перелез через забор, чтобы не скрипеть калиткой, отвязал с руки и положил на скамейку кроссовок, снял с крючка у стены дома полотенце и вытерся. В тумбочке с ящиками для инструментов, стоявшей под летним навесом, у него был припрятан пакет со штанами и футболкой. Там же взял пачку сигарет и зажигалку, оделся и сел на скамейку, закурив, стал рассматривать в свете луны добытый из леса детский кроссовок.

      – Это все, что ты принес домой, – спросила его жена.

      Она незаметно вышла из дома, пока он переодевался под навесом во дворе, и прислонившись плечом к брусовым опорам крыши наблюдала за ним. Ее глаза сияли луной, а улыбка не могла скрыть поджатых губ.

      Он отложил кроссовок, затянулся покрепче и выпустив дым, улыбнулся в ответ.

      – Я ведь говорил, что задержусь.

      – Говорил, – она вздохнула и подошла к нему, села рядом и взяла кроссовок в руки. – Это что, твое новое дело?

      – Не смейся, – он отобрал кроссовок. – это… зацепка в