Наемники фортуны. Андрей Левицкий

солдат из-за тебя домой не вернулись из горячих точек к мамкам своим? Взвод, два? Батальон?

      Все-таки это был генерал, а не лейтенант какой-нибудь желторотый – он не полез вокруг стола двинуть мне по морде, даже не выругался, лишь бросил презрительный взгляд.

      А седой посмотрел на экран лэптопа и сказал:

      – Егор… Редкое имя сейчас. Кто тебя так назвал?

      Я пожал плечами:

      – В детдоме.

      – А фамилия еще интереснее – Разин. О детстве совсем мало сведений… Может, расскажешь нам?

      – Не было у меня детства. Детдом, и все дела. Потом летно-военное училище…

      – Которое ты не окончил. Так, из характеристики: малоэмоционален, замкнут, неразговорчив, предпочитает роль стороннего наблюдателя, нет друзей… Короче, общительным болтуном тебя не назовешь, а, Разин? Интровертный тип, вот как это в психологии называется. Самодостаточен, себе на уме. До выпуска не дотянул полтора месяца и вместо красного диплома получил два года условно за драку… – седой опять кинул взгляд на экран, – с нанесением тяжких телесных повреждений. Двоим.

      – Эти уроды девчонку в машину тянули. Ночью. Школьницу. Платье на ней было порвано, и кричала она. А я в училище шел из увольнительной…

      – И один из уродов оказался сыном вице-губернатора края, – продолжал седой. – В результате девушка так и не подала заявления о попытке изнасилования, тебя же выгнали из училища, после чего про Егора Разина долго не было слышно. Почему?

      – Да завербовали его! – Генералу явно надоели все эти разговоры. – Наемники ведь как шлюхи со своими сутенерами, которые на них деньги имеют. Завербовали, в лагере каком-нибудь в горах отсиживался, потому и сведений нет. А, Разин? Что, не так было?

      Я покачал головой:

      – Это ты сутенер, солдат своих под пули ко всяким моджахедам посылаешь. А я сам места выбирал, куда лететь и за кого воевать.

      – Солдат Родина посылает! Они за страну свою воюют! А ты… ты за бабки сраные!

      – Родина или правительство? А гибнут они за страну или за хозяев страны?

      Я мог говорить что думаю, терять мне было нечего – больше одного раза не расстреляют. Вот только зачем этот разговор, к чему тут штатский хрыч, расспросы о детстве, лэптоп на столе? Хотели бы завалить – вывели бы из КПЗ в тюремный дворик, окруженный глухими высокими стенами, да пулю в затылок.

      Седой произнес:

      – А ты вроде равнодушен к своей судьбе, Разин. Неужели такой смелый? Или такой глупый? Мы ведь не пугаем – тебя и вправду расстрел ждет.

      – Не очень я смелый, – сказал я. – Хотя глупый, иначе не сидел бы здесь. Но тут в другом дело: просто все к этому шло.

      Он посмотрел на меня с интересом:

      – Что именно?

      – Судьба моя к этому катилась. К ракете, летящей прямиком в кабину, или вот к такому… Я свыкся уже, что так все закончится. Ну или примерно так.

      Седой потер печаткой на пальце подбородок.

      – Неужели? Ты же деньги зарабатывал. Зачем тогда?

      – Летать люблю. Хотел на острове в Карибском море поселиться и частный аэродром