Геррон. Шарль Левински

брюки. Он взял меня на руки, родной отцовский запах окутал меня, я снова был одет, и сказал:

      – Если тебе хочется поплакать, поплачь, это ничего.

      Но я не хотел плакать. Я был мужествен.

      – Сейчас мы пойдем в полицию, – сказал папа. – Но прежде я хочу посмотреть, хорошо ли ты выучил эту игру.

      Я пропрыгал перед ним всю дистанцию без единой промашки, с закрытыми глазами.

      – Я тобой горжусь, – сказал он.

      Над входом в полицейский участок распростер крылья большой орел. Внутри нас ожидал жандарм с могучими усами, с кивером на голове. Он отдал папе честь, и мне пришлось рассказать все, что произошло и как выглядели те трое парней. Я сделал это очень хорошо. Я обрисовал пуловер, на который все время пялился, – какого он был цвета, и что под мышкой была дыра, и что все пахло очень похоже на кресло, которое все еще стояло в квартире для продажи.

      – Вот это амбарчик, – сказал жандарм и все записал. Он похвалил меня за то, что я так приметлив. Когда я закончил рассказ, он закрутил вверх кончики усов и сказал: – Мы сейчас же займемся этим, господин Герсон.

      Затем он вышел наружу. Шпоры на его сапогах звенели при каждом шаге, а сабля, являвшаяся частью его униформы, болталась туда-сюда.

      Та троица была известными правонарушителями, и он знал, где их искать. Вожака он взял на месте, и тот расплакался – так жалобно, что его можно было только презирать. Из носа у него текли сопли, платка не было, и он вытирал их рукавом, что считалось у нас дома наихудшим из всего плохого. Жандарм волок его за собой. Двое других шли рядом без конвоя. Им только связали руки за спиной.

      – Это они? – спросил меня жандарм.

      Они здорово перетрусили и отдали бы все, чтобы я только их не выдал. Но я был беспощаден и сказал:

      – Да, это они.

      Потом было судебное разбирательство. Судья сидел на высоком стуле и держал в руке молоток, которым то и дело стучал по столу. Я дал показания как свидетель, подняв руку для присяги, и те трое были осуждены.

      – Тюрьма, – сказал судья, и им не помогло даже то, что они упали на колени и вымаливали помилование.

      Только я мог бы их помиловать, но я и не подумал это делать. С каменным лицом я смотрел, как их заковывают в цепи и уводят. Папа похлопал меня по плечу и сказал:

      – Молодец.

      Потом мы вернулись в квартиру. Люди, которые хотели что-нибудь купить, были теперь гораздо вежливее. Если кто-то проявлял недостаток вежливости, я выхватывал саблю – мне подарил ее жандарм, – и тот человек от страха сдавался и не торгуясь платил ту цену, которую папа требовал за предмет мебели.

      В тот же день квартира была пуста, а поскольку у нас теперь было много денег, мы не пошли из Кришта пешком, а вызвали к себе поезд, прямо к дому. Когда мы уезжали, люди выстроились шеренгами и кричали «ура».

      На Силезском вокзале нас встречала мама, она очень боялась за меня. Но я ее утешил и сказал:

      – Ты больше за меня не бойся. Я теперь большой и могу за себя постоять.

      Она мной очень гордилась.

      Однако ж было все не так.

      Было так: я очень стыдился и не рассказал папе, что