Заметки на полях жизни. Земное. Мария Волощук Махоша

головой расстроенно.

      – Степан Петрович, у вас есть медицинские навыки? – снова попробовал стать главным на этом собеседовании Вадим.

      – Да можно и так сказать, когда-то спортивная медицина была. Давно. Физиология там всякая. Сейчас уже мало памяти, но кое-что понимаю, конечно. Чем свеча от таблетки отличается, знаю, и откуда руки, а откуда ноги растут, знаю, и то хорошо. Не в этом моя главная ценность.

      – А в чём? – отклонился от шпаргалки Вадим.

      – Я со смертью спорю.

      – Это как? – уточнил Вадим, уже начиная расстраиваться, рисовать чёрточку минуса и хвалить интуицию.

      – А так. Вот врачи, они с ней борются. Заливают всякие жидкости в человека, чтобы её вымыть, таблеток придумали мама не горюй, режут, а я с ней спорю. И переспорил уже много раз, поэтому люди меня и зовут. Обидно только бывает, что когда я быстро лежачих поднимаю, то сам себя зарплаты лишаю. Коллеги мне говорят, что я старый дурак, и надо долго, чтобы работа была, а я долго не могу. Предыдущего за десять дней после инсульта поднял, так с меня вернуть зарплату, уже выплаченную, попросили. Вот так вот.

      Вадим перестал рисовать минус, посмотрел внимательно на старика. Выцветшие серые глаза его пронзительно ясно сверками под косматыми дедморозовыми бровями без намёка на безумие. Аферист, может быть? Разводит на деньги?

      – Так вы, выходит, видели смерть в лицо, если с ней спорите?

      – Конечно, видел, и не раз. Чуть не каждый мой болезный с ней знакомит, – спокойно ответил дед, не заметив иронии в голосе Вадима.

      – И как она выглядит?

      – Да как себе захочешь, так и выглядит. По мне так вполне себе симпатичная. То, что у кого-то работа поганая, это не повод выглядеть плохо. Такая ничего себе одетая, причёсанная. Я вон знал бабу, в рыбном цеху работала, так и та ничего себе была, а уж что может быть хуже.

      – А мужик или баба?

      – Вот тут не разберёшь. У них там, похоже, как в той Европе нынче нравы. Не угадаешь её – унисекс теперь таких называют. Голосок такой скрипучий, козлиный. И не бреется.

      – Вы откуда знаете, что не бреется?

      – А я порой с ней неделю вместе, так она щетиной не обрастает, значит, и не бреется.

      – Ну выходит лик у «оно» человеческий.

      – Да ну, какой там! У меня она на игуану похожа, потому как ведёт себя как та игуана.

      – Это как?

      – Да она ж к людям не по времени приходит, как думают. Пришла пора – пришла смерть. Нет, не так это. На запах она идёт. Как в теле чё сильно не так, послабнет, чует она, и тут как тут, и кусает сразу, яду своего ещё впрыснет, чтоб наверняка и дальше уж не отстаёт, рядом вьётся, ждёт, выглядывает: помрёт, не помрёт. Ещё другой день прикусит, третий. Караулит. Ей, конечно, хорошо бы, чтоб помер кто, тогда она себе в мешок кладёт и тащит сдавать. Работа у неё сдельная, потому чем больше притащит, тем ей лучше: и премия, и отпуск, и звания всякие.

      – Куда сдавать?

      – На склад.

      – А где у неё склад?

      – Слушай, вот что ты за человек? Я сколько с ней говорил, ни разу даже не поинтересовался, что там да как. Она говорит