Меловой крест. Вионор Ахмедович Меретуков

просыпавшейся Москвой в предутреннем небе бушевали редкие для этих широт северные краски. Угрожающий, режущий душу пурпур, облитый золотом еще далекого и не видимого солнца, взламывал тупыми толстыми стрелами темную синь похожего на покойное вечернее море поднебесья. На какое-то время я забыл о друге и залюбовался рассветом.

      Прелесть безумной палитры заставила заныть от ревнивой зависти мое сердце. Сердце малоприметного и непризнанного московского художника.

      Задрав голову, я увидел, как на немыслимой высоте на юг медленно плывет по небосклону клин не известных науке (или мне?!) пернатых, напоминавших миниатюрных сытых коров с крыльями.

      Птичий клин, несмотря на слегка комичный вид, наводил на мысль о вечном покое и голубом беспредельном просторе. Я лег грудью на подоконник и посмотрел вниз. Дворник дядя Федя, свирепо что-то напевая, заметал в угол двора кучу бумажного мусора. Он работал метлой с виртуозной небрежностью. И без видимых усилий.

      Вряд ли почтенному санитару двора, даже отдавая должное его высокому профессионализму, удалось бы столь небрежно и без видимых усилий замести в угол останки грузного Алекса.

      Я опять воззрился в высоту. Клин отъевшихся птиц заметно переместился влево. Я прищурился, обостряя зрение, надеясь увидеть примазавшегося к птицам Алекса, но никакого Алекса, естественно, не увидел. Да и зачем ему лететь на юг? Да еще на такой высоте?..

      И опять меня поразила красота предутреннего неба. Восторженно поохав, я приступил к поискам.

      Как бы обнимая схваченную бархатом даму, округлив руки, ощупал тяжелые портьеры.

      Пав на колена, заглянул под диван.

      Все было напрасно. Алекс исчез. Смотреть на потолок я суеверно опасался.

      А был ли вообще Алекс?

      Может, мне все привиделось? А как же тогда водка на столе? И стаканы?

      А икота?.. У меня в ушах еще переливался отзвук этой отвратительной икоты. Господи, что за икота! Не икота, а прямо-таки какой-то минимизированный ослиный рев.

      В растерянности я потер холодными пальцами виски. Всю жизнь ждешь чуда, а когда оно является, не знаешь, что с ним делать…

      Я резко вскинул глаза.

      Четкие, будто нарисованные, следы от солдатских ботинок Алекса были на месте. Было видно, что обладатель ботинок сорок пятого размера прошелся по потолку без напряжения – легким прогулочным шагом.

      Так бонвиваны прежних столетий, держа в руках изящные тросточки, фланировали по бульварам и набережным, высматривая легкомысленных блондинок – из числа ищущих приключений белошвеек, или неприступных шатенок – молодых красоток, которые изредка выпархивали из-под бдительного ока пожилых мужей, дабы невинно пострелять глазками в усатых победительных красавцев, ошибочно принимая их, охотников, за дичь.

      Алекса можно назвать бонвиваном. Можно. У него было немало женщин. Можно представить себе его и на парижской набережной, и на бульварах, душным августовским вечером охотящимся за шлюхами. Можно представить себе, что при этом он изящно поигрывает