Адам и Ева. Камиль Лемонье

я – безыменный. Дерево называется деревом, а я – я просто человек. Я человек, живущий в этом лесу.

      Она засмеялась и сказала мне нежно, блеснув своими золотистыми, как пчелки, глазами.

      – Ну, а как же я буду кликать вас, если волк заберется к нам в дом?

      Нет, нет! ни за что. Я имя мое разодрал зубами. Все в нем была ложь. Даже шепот его был клоакой лжи, и я не слышал этого имени в устах моей матери. Однажды Дина произнесла его нежнее, чем обычно. Но то было в тот вечер, когда она обменялась поцелуем любви с тем, кто был со мною связан братскими узами.

      – А вот, – сказал я ей, – если волк будет царапаться у двери, – ты крикни мне: «Друг!» И я прибегу.

      Она взглянула на меня недоверчиво, думая, что я насмехался.

      – Я не ребенок, – промолвила она. – Мне исполнилось уже шестнадцать лет этой весной.

      – А мне дважды, трижды, четырежды раз столько, сколько лет деревьям этого леса, а ведь даже и самое старое дерево каждый год обновляется своими зелеными почками.

      Мои глаза блистали надеждой и юностью, когда я это ей говорил. Я ясно видел, что казался ей каким-то иным, странным человеком, как и сама она после моего изгнания из города была для меня первой божественной женщиной. А вместе с тем предо мной стояло скромное маленькое тельце, рожденное в деревенской хижине… В ней была невинность дня. Она не видела ни добра, ни зла и потому была ближе меня к преддверию Рая.

      Мы пошли лесом. Я боялся как-нибудь задеть ее. Я сам был застенчив и неловок, как неопытный юноша.

      Дикая яблоня росла у края просеки. Девушка сорвала яблоко. Откусила и поднесла мне, смеясь, как дитя. Откусив кусок этого кислого плода, я ей, смеясь, промолвил:

      – Ты со мной сделала то же, что Ева с Адамом.

      Она не поняла, что я хотел сказать.

      Целое утро зеленых деревьев ликовало в моем сердце. Я был тем, кто встает раньше других людей. На древе жизни висело яблоко. Я взял его в руки. Но я не сорвал его. Я подожду, пока оно созреет для меня.

      На пороге моего жилища я ей промолвил:

      – Видишь, оно оголено и пусто. Теперь мы будем жить здесь втроем, с этой собакой. Но, если ты не сможешь привыкнуть, я отведу тебя назад, к твоей деревне.

      Голос мой дрожал, словно в этот момент я вручал ей всю мою жизнь. Она вошла по ступенькам в сени, напевая песенку, которую, быть может, пела ее мать, вступая в супружеский дом.

      – Ах, – вспомнила она, – я позабыла вам сказать. Меня зовут Жаний. Я умею прясть лен. И умею печь хлеб.

      Я не думал, что она так просто скажет об этом. Да, теперь ты видишь, – каждое существо имеет право на хлеб, а что ты ответишь, когда она спросит у тебя, где мука? Но я почувствовал вдруг доверие к ней и как-то уверился в ее стойкости.

      – Ведь надо только немножко земли, да солнышка, чтобы вырос хлеб, – радостно воскликнул я.

      Я взял ружье и отправился в лес, чтобы убить парочку вяхирей. Когда я вернулся, она стояла в сенях и, закрывшись руками, плакала.

      – Я тут с незнакомым мне человеком! Никогда уже не вырваться мне из этого леса!

      Другой,