Четыре четверти круга. Часть I. Редакционное задание. Анна Сниткоева

      Глава 1

      «Вечерний Борск прекрасен поздней весной, окутываясь дымкой, что наползает с речной низины, он наполняется удушливым и сладким ароматом цветущих яблоневых садов, мерцающих белыми россыпями в лиловых сумерках.

      Наш старинный городок, расселся старыми деревянными, купеческими кварталами, на трех холмах, между которыми петляет серебристым руслом торопливая речка Борось.

      Три холма, и не холмы вовсе, а остатки старинного городища с деревянной крепостью, что возвели предки в незапамятные времена в непроходимых болотах, да в дремучих лесах. Место это и положило начало городу, а потом прославилось умельцами оружейниками, да кузнями. Выходило из борских горнил, русское оружие крушить врага. Сам царь Иван Грозный приезжал в городок принимать государев заказ, а столетие спустя – и царю-реформатору Петру понадобились, для бранных дел, умения борских оружейников. Мало что осталось с тех славных времен, а что осталось, теперь тихо пылится под стеклом витрин краеведческого музея. И как память, прижилось прозвание холма, самого высокого из трех – Оружейный. Склон его, не один век обживала слобода оружейных дел мастеров, что и дало имя, ныне безлюдный, заросший лесом, растеряв былую славу, стал развлечением для горожан. Полюбил и стар, и млад, забираться на его крутую вершину, на самую маковку, лысую, вытоптанную, с тремя соснами, торчащими, как волоски на черепе, что бы глянуть оттуда на округу, на старый и новый Борск, на леса, леса да поля, уходящие к волнистому горизонту.

      Заберешься на холм, оглядываешься – история здесь повсюду. Величаво встают над кронами купола Храма на Бороси, блеском крестов сияя во все стороны города. Хранит то место память об императрице Екатерине Великой. Рассказывает предание, как зимний буран, заволок метелью, да снегом дорогу, заставил царицу, со всем придворным обозом, завернуть в городок, пережидать непогоду, и как матушка-императрица отстояла вечерний молебен в местной деревянной церквушке. В честь того события, десять лет собирая пожертвования, выписали из Петербурга, прихожане местной управы, итальянского архитектора, и на памятном месте, отстроили каменный храм. Пережив и расцвет, и запустение, теперь он, нынешний, белоснежный, как сахарное пирожное, с глазурью куполов, и блеском позолоченных крестов, торжественно возвышается над городом, перезвоном колоколов возвещая о новой жизни, и торопливая Борось замедляет пред ним бег волн, тихой заводью огибая подножие, давая налюбоваться, в дрожащих водах, его стройным отражением.

      А расцвет Борска, наступил с купечеством, собратство которого его преобразило. Когда появились заводы и фабрики купцов братьев Белоглазовых, стали строится каменные дома, оделись брусчаткой улицы, пролегли дороги, в том числе железные. Стальные рельсы переплелись, оживив торговлю, город обогатился населением, впитав в себя соседние деревни и села, соединив в старорусском кольце цепь промышленных предприятий…»

      – Ну и лирику ты развела… – грузный мужчина откинулся на спинку взвизгнувшего кресла, и болезненно морщась, потер переносицу. Копной седеющих волос на крупной голове, он походил на доброго льва, и чуть улыбаясь, на него смотрела женщина, напротив.

      – Зато, его секретарше, ну так понравилось… – царапнув каблучком пол, она поменяла позу стройных ног, и отрицательно мотнула головой с дерзкой стрижкой, на его жест, изобразивший округлую грудь, и тонкую талию, предполагаемой секретарши. – Ни разу, обыкновенная тетка лет за сорок. У Калиничева жена такая – бывшая московская манекенщица, была очарована, окольцована и привезена в Борск в возрасте лет двадцати.

      – Да? Ну, а Калиничеву самому то понравилось?

      – Конечно, понравилось. Вся эта лирика – его идея, что бы атмосферно получалось.

      Мужчина насмешливо смотрел на собеседницу поверх открытого ноутбука, и в тишине мерно поскрипывало старое кресло. Они сидели в бывшей танцевальной зале старинного дворянского особняка, несколько десятков лет служившего столичным НИИ, ныне переквалифицированного под нужды издательства. В крашеные стены впитался застарелый запах табака, и даже окно с приоткрытой фрамугой, заставленное пачками нераспечатанных журналов, не способно было его выветрить. Может, поэтому зачах цветок, свисая дохлой спиралькой с потрескавшейся полки стеллажа, с прицепленной, к тонкому стебельку, серебряной шишечкой новогодней игрушки.

      – О чем книгу то писать хочет, мемуары что ли? – Мужчина громко хлебнул из кружки с надписью «Главный редактор всегда прав!».

      – Да, как вам сказать… – сцепив на колене тонкие пальцы унизанные колечками, женщина покачала изящной ножкой, пробежавшись взглядом по ряду журнальных стопок на подоконнике окна. С крыши дома напротив рабочие скидывали снег, и один, лопатой остервенело рубил сталактит сосульки. – Ну, у богатых свои причуды. Вот захотелось ему ко всем прочим, книгу написать…

      Редактор хмыкнул, поправив рукав замшевого пиджака с кожаной накладкой на локте.

      – Причуды у людей, книги писать… Будет какая-нибудь хвалебная ода себе любимому, как он в одиночку город из руин поднял. Вообще попиариться любит, твой