Глубокое синее небо. Иван Гобзев

громко и протяжно, как только мог. Я кричал до тех пор, пока не сорвался на хрип и писк. Убедившись, что больше кричать не могу, я затих в ожидании. Мне было ясно, что сейчас я больше ничего не могу сделать. Но надежда не угасла: я знал, что даже если я не еду вдоль рынка и дядя меня не слышит, он всё равно будет меня искать.

      Разными частями тела и чаще всего головой я сильно бился о железное дно и стенки. И ещё я задыхался от невыносимой вони. Мечтая о глотке свежего воздуха, я невольно представлял летнее небо в нежаркую погоду: яркое, голубое, с редкими, но очень пышными облаками. Я видел эту волшебную, безумно притягательную прохладную синеву, к которой хочется приникнуть всем телом, вдохнуть её глубоко и замереть. В жаркий безоблачный день, когда солнце затмевает небо, синева исчезает, уступая место белому непрозрачному мареву. И вся красота пропадает. Хотя, конечно, есть своя прелесть и в очень жарком дне: бредёшь тогда по сухим пыльным дорогам, вокруг земля потрескалась, трава пожухла, деревья поникли, а солнце светит так, что смотреть по сторонам больно, всё как будто горит. В такие моменты кажется, что время остановилось, и жизнь тоже – ни собак на улицах, ни птиц, даже насекомые – и те попрятались куда-то. Но всё же больше я люблю свежее лето, с ветерком, с синим небом, с плывущими по нему кораблями облаков.

      – Вылезай, сучонок!

      А я задремал и не заметил, как мы остановились. Он стоял надо мной, подняв крышку багажника, а за ним простиралось тяжёлое пасмурное дождливое небо.

      Мы были в Городе.

      Он протянул длинную костлявую руку, больно схватил меня за плечо и вытащил наружу. Ноги затекли, я не смог стоять и упал. Тогда он взял меня за локоть и потащил по тёмно-серой дороге – такой же, как та Дорога, что проходила вдоль Стены, только поуже. Вдоль дороги стояли высокие многоэтажные дома, впервые я видел их так близко. Они выглядели заброшенными: с выбитыми стёклами, с черными провалами подъездов без дверей, с потрескавшимися стенами. Росли здесь и деревья, тополи, но до чего же жалко было на них смотреть! Это скорее пародия на деревья, чем сами деревья: чахлые, с поломанными сучьями, с отрезанной кроной. Это надо же, чтобы им так не повезло, ведь вполне вероятно, что их ещё в виде семян принесло откуда-нибудь из Леса по ту сторону Стены, и вот теперь они задыхаются здесь.

      Я весь перепачкался в мокрой грязи, пока он влёк меня за собой. На обочинах валялся мусор, и отовсюду доносился запах гниения. Чем же это пахнет? – думал я. Этот запах вызывал у меня страх. На дороге я заметил дохлую собаку, наверно, раздавленную машиной, – с отрытыми неподвижными глазами. Ужас охватил меня с новой силой, и я опять запаниковал. Я знал, почему мне так страшно – потому что я не был готов к смерти. Я закричал, попытался вырваться, я бился в его руках, ни о чём не думая, а просто следуя инстинкту самосохранения, но он крепко держал меня.

      – Заткнись! Заткнись! – зашипел он в бешенстве, так что глаза потрескались красными прожилками, и слюна полетела изо рта, и несколько раз ударил меня по голове.

      Я обмяк в его руках,