Крепость души моей. Генри Лайон Олди

почему «пэрэвэртэнь»?

      – Странное дело, Шамиль. Ты про сон говорил, что тебе школа снилась. А мне, знаешь, сегодня ночью полная ерунда виделась. Поле, хлеб, у меня на голове кепка… И будто я сам себя в чем-то убеждаю.

      – Сон! – пожал могучими плечами Чисоев. – Во сне, Сан Петрович, только с собой и споришь. Никого там, во сне, больше и нет…

      Замолчал, прислушался:

      – О! «Макака»! Сан Петрович, мамой клянусь: настоящая «макака»!

      Александр Петрович открыл было рот, моргнул – и различил еле слышный треск двигателя.

      – Мотоцикл? М1А, минского завода? Ну и слух у тебя, Шамиль!

      – Когда подсказывали, всегда слышал, – ухмыльнулся Чисоев, довольный комплиментом. – Хоть с последней парты! Мне, Сан Петрович, только шепни! Я «макаку» ни с чем не перепутаю, у отца такая была…

      Экскаватор заглушил мотор, давая гостям вволю насладиться трескучими руладами нового визитера. Двигатель рыкнул с надрывом, чихнул и заглох. Охранники кинулись к воротам. Артур, махнув рукой работягам, шагнул к калитке.

      Учитель и ученик переглянулись:

      – Пойдем и мы?

      – Пойдем, да!

      12:55

      …уговор: не перебивать…

      …Оранжевый шлем, желтая выцветшая штормовка. Черная «макака», коричневый чемоданчик на багажнике, пачка «Примы» в руке. Ретро во всей красе – ездящее и курящее. Человек в шлеме отдал мотоцикл набежавшим «шкафам», устало размял шею, бросил сигарету в рот.

      Зажигалка…

      Артуру мотоциклист кивнул без особого почтения, как старший – младшему. Шлем снимать не стал, так и курил, словно космонавт перед стартом в памятной песне.

      – Извините! – прокомментировал ситуацию Артур. – Еще пара минут…

      И удрал куда-то. Шамиль шагнул за братом, но Александр Петрович придержал ученика за крепкий локоть:

      – Не надо!

      Слева – заглохший Komatsu-сан. Прямо – ворота, возле них курит «космонавт». Правее – контуженный Коля с пластиковым стаканчиком в руке. Шкафы-охранники при мотоцикле. Стас чемоданчик от ремней освобождает, Вася страхует, чтобы враг не подобрался.

      Чуть ближе – бревно во всей красе.

      Не нравилось Александру Петровичу это бревно. Раздражало. Старик даже слегка разозлился на себя за беспричинную, глупую мнительность.

      Окурок «Примы» упал на землю, под каблук грязного ботинка. «Космонавт» расстегнул ремешок, не без труда стащил шлем с лысой головы. Огляделся, заметив гостей, дернул подбородком. То ли поздоровался, то ли наоборот.

      – Вежливый! – хмыкнул оскорбленный Шамиль.

      Александр Петрович готов был с ним согласиться, но что-то удержало. Лысому нахалу за пятьдесят, лицо – сушеная груша. Губы не бледные – белые… А если цвету прибавить, годы же, напротив – отнять? Минус двадцать пять, морщин нет, губы яркие. Вместо лысины – модная прическа… Нет! Не прическа – грива, смоляные космы дыбом.

      – Валентин? Валентин Иванович!

      Владелец «макаки» сделал шаг вперед:

      – Простите? Вы… Не может быть!

      Радости в голосе не звучало. Скорее – крайнее