Кракатук. Александр Аланн

моменту истины, однако перед тем, как взяться за ручку, я не удержалась и взглянула на по-прежнему открытый ящик; вспомнила с содроганием лицо его жуткого обитателя.

      «Чёрта с два!» – подумалось напоследок, и я изо всех сил потянула рукоять на себя.

      Ни-че-го.

      Рукоять будто намертво вросла в проклятую даму-шарманку. Всего за каких-то несколько секунд жалких кряхтений все мои надежды бесследно растворились, скрылись нефритовыми рыбками в окружающей тьме. Несмотря на все усилия, рычаг не сдвигался ни на йоту. Кусок железа врос в шестерёнки намертво, навсегда.

      Но что мне оставалось делать!? Я продолжала дёргать ручку будто заведённая. Я чувствовала, как к глазам подступают горькие слёзы обиды и бессилия, и как силы вновь меня оставляют. Вот, музыка уже оборвалась, а я всё еще не бросала отчаянных попыток; вот уже и за дверью послышались неровные шаги, – я же, не смея обернуться, умоляла шарманку сжалиться надо мной.

      Отворилась дверь, и свет очертил узкий проём слепящим ореолом, будто то были самые настоящие райские врата. Провожаемый благородными звуками ретро мотивов, раздающихся из рупора граммофона, горбатый силуэт выступил из светлого марева.

      И как только горбун оказался внутри, дама надо мной сжалилась. Дрогнула ручка, – несколько раз она провернулась вокруг своей оси, после чего шарманка запела. Надтреснутая мелодия разлилась по крохотному помещению, и моё сердце забилось, жадно всасывая застывшую в жилах кровь.

      С десяток секунд я по инерции приводила в движение массивный валик, а затем замерла; помедлила, – обернулась. Оказалось, что Энди улыбался. Мелко вздрагивая всем телом, он даже тихонько посмеивался.

      – Гусенифька облатилась в куколку…

      Услышав голос и даже будто бы осмелев, я демонстративно спокойно развернула кресло. Я почувствовала, что вновь стала воспринимать уродца, как если бы знала его всю жизнь. Вновь я стала кем-то другим…

      – Хм… стванно… Ну адно, пойдём, пофти все соблаись…

      Горбун проковылял мне за спину и, выкатив коляску в залу, пошёл к левому краю возвышения с пюпитром.

      Оказавшись на специально отведённом для меня месте, я осознала, насколько успело преобразиться помещение. Пробитый потолок и стены пульсировали массивными светодиодами допотопных гирлянд, отчего помещение окрасилось в причудливые тусклые цвета; звериные черепа разбрелись кто куда в одним им понятном пугающем порядке, а лавки… лавки дополнились новыми зрителями. Теперь рядом с поправленными в сидячее положение манекенами восседали самого разнообразного вида и степени уродства люди. Было их не менее десятка, и все они были крайне запоминающимися личностями, прежде всего, не только благодаря странным нарядам, но, прежде всего, своим странным лицам. Неправильные и разбитые, испещрённые следами от многочисленных болезней и пороков, при моём появлении они разом обратились на меня.

      Энди заметил плотоядный интерес гостей, но взволновало