На пути к Бесстрашию. Артем Владимирович Дьяков

несколько смущённо ответил тот. Столь стремительное появление десятника его явно застало врасплох.

      – Мм. Но я всё равно пойду прогуляться до них, – на ходу бросил Хилин.

      – Зачем? Я только-только оттуда! – изумился солдат.

      Прайтизи этого уже не слышал. Он скрылся в ночи, такой же тёмной, как плащ за его спиной.

      – Ну и народ нынче пошёл, – откусывая хлеб, проворчал оставшийся в одиночестве старик. – Сейчас подвернёт себе ногу, или свалится куда-нибудь, и будет без битвы побитым!

      Но ничего плохого с Хилином, впрочем, как и с его людьми, не случилось. Остаток ночи он провёл вместе с ними.

      Ранним утром нилланские войска двинулись в путь. Вторая часть Эльтунской армии где-то сильно задерживалась, и ждать её никто не собирался. А зря. Прайтизи считал, что в столь тревожное время было бы неплохо собрать все силы в кулак, но мнение простого десятника здесь мало кого волновало.

      На протяжении трёх последующих дней, растянувшись длинной колонной, семь сотен пехотинцев, две сотни конников и бесчисленное количество обозов с провизией, доспехами, свернутыми шатрами, медленно продвигались на восток. Разорённых деревень им больше не встречалось, ну, или они заблаговременно обходились стороной. Командование должно было понимать, что моральный дух солдат и без того оставляет желать лучшего. Если так, то оно поступало мудро.

      Ночами Прайтизи спал плохо, просыпаясь от малейшего шороха, и всегда в боевом снаряжении и мечом под рукой. Мало ли что. Повторялись ли инциденты с исчезновениями постовых, десятник не знал, а поговорить с Виллиниалом больше не получалось. Иногда в лагерь приезжали гонцы с какими-то срочными донесениями, и ему оставалось только догадываться, о чём в них говорится. Но после каждого такого донесения сотники ещё долгое время ходили мрачными и задумчивыми.

      Вторая половина армии всё так же оставалась где-то позади.

      Путь на восток с каждым днём становился труднее. Войскам всё чаще приходилось преодолевать возвышенности, переправляться через реки, обходить разного рода впадины. К тому же начиналось лето, и стоял страшный солнцепёк.

      На четвёртый день после того, как они миновали последнюю из разорённых деревень, было особенно жарко.

      – Вы меня простите, командир, – обратился к Прайтизи один из его солдат. – Но почему большинство идут налегке, и даже мечами себя не обременяют, а мы – как консервные банки? Пот градом бежит! Разрешите хотя бы доспехи закинуть в какую-нибудь повозку.

      Звали его Кантил, был он физически силён, характером прямолинеен. Всегда говорил то, что думает, и будь перед ним такой же, как он, солдат, или сам тысячник, Кантил в глаза ему выскажет правду как она есть. Именно поэтому, несмотря на все свои многочисленные заслуги, он почти не имел медалей и благодарственных грамот. Если какой-нибудь высокопоставленный командир, уже приготовившись вручить ему медаль, спрашивал, какого ощущать себя героем, Кантил запросто мог ответить что-то типа: «Мы лишь пешки в руках тупого командования. Столько ребят полегло в том сражении, почём зря!» И вместо заслуженной, уже почти приобретённой награды – два или три ночных