Вдохните жизни. Людям о людях. Данил Александрович Яловой

В том закутке, например, мужичок со Степного зеркального карпа сбывает, – до трёх кило тушка. Под навесом у Саида всегда свежая баранина, – с курдюком, если повезёт. Овощи неизменно у мамы Армана, но та весь день на базаре, и с зеленью обычно проблем не бывало. На крайний случай я всегда мог зайти к ним в гости и нарвать в огороде кинзы, укропа и стручковой фасоли – всего этого было в изобилии и, что самое приятное, денег с меня в гостях не брали.

      Клубника, всем известно, Воровсколесская, – самая сладкая, какой во всём союзе не сыскать боле; картофель – у заезжих из Казинки, что на горе. Они, по обычаю, торгуют в самых отдалённых рядах, зане ближние ко входу загребли местные. Остальное, кажется, и не отличалось между собой – бери, у кого хочешь: не прогадаешь. Молоко с творогом, масло сливочное, сметана, яйцо в подложках, птица тушками, кролики и нутрии – всего в изобилии было на стыке эпох.

      И денег тоже, кажется, хватало.

      Ходили люди от прилавка к прилавку, торговались по способностям, общались между делом – всё знакомые лица. Тут и Алёшка с выводком. Чуть свет, холщовые сумки через плечо: порожние – туда, с обузою – обратно.

      Один за другим, будто утята без кряквы, шмыгают промеж рядов, высматривают в шумной толчее продуктов в дом. Сами ли, по своему разумению, обучились они хозяйству, или мамка обязала – то неизвестно. И, скажи, старший с деньгами обучен: знает цену всякой снеди, сдачу посчитает и в карман сложит.

      А возвращаться не только далеко, но и в гору. Наберут кто чего, и – обратно: у Лёшки потяжелее, у девочки с младшим – по силам ноша. А и смех иной раз разбирал, как встречу: у мелкого (не знаю, как по имени) одёжа худая, сам – грязный, сопливый, а – тащит! Силится, – чуть ли не волоком по земле, но – ни слова старшему брату, мол, Лёша, помоги! Старшему и не до того: сам росту маленького, поджар, а словно муравей тянет непосильную обузу и, знай себе, подгоняет брата с сестрой: не отставай.

      Так поднимаются они по улице к нашему дому. Молча, глядя себе под ноги, огибают угол, нередко сопротивляясь на этом участке особо ярым порывам ветра (край-то степной, – всем ветрам раздолье!) и тенью скользят ко входу. Вереницею пропадают в тёмной глотке подъезда, и уж каждый из нас знает: сегодня не выйдут.

      Если только дождь не пойдёт: вон, вещи висят. У железобетонной ограды между металлических створок проволока натянута в восемь рядов – хозяйкам бельё сушить. И как дождь зачнёт накрапывать, женщины в спехе спускаются во двор снимать шмотки с верёвок. И эти трое среди них: там, во втором по счёту ряду, детские шортики, штанишки и футболки сушатся. Лешка снимает, передаёт младшим, – одну за другой. И – марш домой, пока дождь не промочил!

      Стыдно бывало перед ними. Мне с друзьями – в войну играть, да в песке копаться, этим – взрослые заботы. Мы даже, как бы, преображались при их появлении во дворе. Стихал смех, громкие разговоры, и на мгновенье замирала жизнь.

      А иной раз за мамкой по подворотням: «Идём домой, мама. Поздно уже». И – идут: старший под руку возьмёт (да еле дотянется ведь!), остальные – поодаль, друг за другом.

      Яшка,