Вдохните жизни. Людям о людях. Данил Александрович Яловой

быть достаточно взрослой, чтобы не обижаться на пустоту в ответ. Во-вторых, «и я тебя люблю» звучит, как условия какой-то не совсем чистой сделки; а во-первых, это не значит, что я не люблю: всего лишь требую для своего «люблю» надёжного основания. И такого же основания я жду для твоего. И о, если бы оно находилось под наростом долгих лет, прожитых вместе! – то было б достижимым. Но искомые основания лежат даже за пределами всех мыслимых координат. Они вне времени и пространства.

      Мне боязно сказать «люблю», ибо я стану заложником своего слова. Нужно проглотить много обид и несправедливостей, выжрать самые ядовитые грибы солипсизма, сгнить до самых костей от проказы ревнивости, пройти через самые тяжёлые внешние и внутренние испытания, вынести непосильные трудности сосуществования, остаться целыми при этом и – вдвоём. Тепе́рь только твоё и моё «люблю», даже не озвученные, приобрели ценность.

      Тепе́рь только ты балерина, я – генерал.

      2017

      Ирка-паскуда

      Со дня смерти Коня никто в селе не буйствовал, если не считать единичных выходок какого-нибудь подшабашившего и запившего забулдыги. Умер Конь много лет назад, когда Люба, младшая дочь его, только вступала в самостоятельную жизнь. А тут пошло вдруг: ненавистная Ирине Петровне то ли родственница, то ли иждивенка ежедневно, – от самого дня своего возвращения в посёлок в прошлом году, – и еженощно выкидывала какую-нибудь злую шутку. «Выжить меня хочет, сука!» – жаловалась Петровна.

      Каждое утро с соседкой случалась какая-нибудь новая неприятность, и Тамара Ивановна, двоюродная сестра страдалицы, принимала ту в своём доме и помогала по мере своих сил. Сил оставалось мало: в самое лето, когда дел невпроворот, – так, что не успеть до ночи, приходилось сносить и эту обузу: искать какие-то выходы, думать и соображаться с обстоятельствами, чтобы хоть чем-то помочь Ирине Петровне в её горе.

      И горя – хватало.

      Сегодня выяснилось, что Петровна ночевала во дворе, – домой её не пустили. Возмущению Тамары Ивановны на этот раз не было предела. Зло и громче, чем следует, она отчитывала Ирине Петровне за слабину, за попустительство; та не смела возражать и ушла ни с чем.

      Жаль было и сопливого Егорку, почасту и подолгу просиживающего в песочнице на заднем дворе у Петровны; плачущего, скулящего, голого и голодного без мамки, никогда со двора не выходившего и ни с кем из местных мальчишек знакомств не водившего. «Да что же он, Петровна? – спрашивали соседку с заботой, – чей же он?». «Еёный, сукин. Хуй знает, с кем нажила!», – отвечала Ирина Петровна и сплёвывала в гневе под ноги.

      Иной раз Тамара Ивановна и Ирина Петровна возвращались вместе, чтобы припугнуть дерзкую сожительницу, пригрозить, образумить по возможности. В другой раз, когда понимали, что ни угрозы, ни добрая беседа не помогают, надумывали звонить в район, чтобы искать управу на проклятую дебоширку у властей. В районе разводили руками, мол, нет состава преступления.

      Когда же испуганная Петровна в очередной раз влетела в дом Тамары Ивановны и подняла шум: газ!