.

на палец поверх перчатки. В толпе слышался чей-то шепот: «Все дело в перстне – он магический!»

      Номер за номером артисты собирали щедрую дань со зрителей. Их выступление подходило к концу. Очевидно знавший об этом мальчуган, стоявший неподалеку от места представления, направился к веселившимся неподалеку сверстникам. Они внимательно слушали какого-то рассказчика. Подойдя к нему, мальчуган похлопал его по плечу и кивнул в сторону толпы зивак.

      – Все помнят? Ищем часы, – обратился он к мальчишкам.

      Через несколько минут дети, такие домашние и воспитанные, как показалось бы на первый взгляд, мелькали среди восторженно ликующей толпы горожан, разинувших рты, как больной на приеме у врача. А дети меж тем будто бы помогали невидимому лекарю, шаря по карманам «пациентов» излечивая их от самого вредного и опасного заболевания – глупости.

      Объявив о конце представления, маг принялся собирать свои вещи. В толпе, которая только что ликовала, послышались ругательства в адрес негодяя, лишившего их, тощих кошельков.

      И кто здесь виноват? Заявивший о наивности зрелища или пытающийся обвинить в краже соседа? И разве не счастлив тот, кто посетил зрелище за чужой счет.

      Встреча двух неаполитанских мастифов

      Всю свою жизнь он прожил как актер, сам того не понимая. Импровизировал в такт своим слабостям. Считал себя героем времени, находя оправдание своим скверным поступкам. Он старался всерьез не задумываться о содеянном. Доверившись течению времени, преодолевая препятствия, он зачастую собирал их головой. Общество относилось к ниму со снисхождением , находя, содеянное им не заслуживающим внимания, в и без того сложное время. Безнаказанность, отсутствие всякого порицания давали ему повод воображать себя власть имущей особой, хоть он к этому сословию никак не принадлежал.

      Щегольски одевшись, он любил прогуливаться по людным улицам города, проходя через рынок, где крайне редко что-либо покупал, но с огромным удовольствием хвастался перед зеваками часами, доставшимися ему от прадеда-часовщика.

      Большим пальцем он открывал крышку часов, под которой на белом циферблате золотом римских цифр, были разбиты на сутки. Затем с важным видом закрывал крышку, клал часы в карман и направлялся по маршруту, который уже много лет не менял.

      Любимым его занятием было созерцание мира со своего балкона. Шум улицы въелся в его сознание, став его частью. Ночью сквозь стену можно было слышать, как соседка в порыве ревности бранит своего мужа. У кого-то играла музыка, работал телевизор, изредка доносились до его слуха голоса прохожих. Настенные часы отсчитывали такт симфонии жизни.

      Тишины он боялся больше всего на свете. И даже если просыпался под утро, когда город еще только собирал силы для нового переполоха, он тут же, бормоча себе под нос, принимался мерить комнату шагами. Прогулка по двадцати квадратным метрам продолжалась до тех пор, пока он не начинал чувствовать усталость. Затем, не переставая болтать, он залезал