Ночной консьерж. Йен Фишер

рейса семьсот шестьдесят три Стокгольм – Москва приглашаются на посадку к выходу три, – прожурчал в репродукторе приятный женский голос.

      «Вот у тебя-то наверняка модельная фигурка», – скорее сварливо, чем с завистью подумала Кристина, сойдя с эскалатора на площадку четвертого этажа. За баром слева светился номер выхода. Около него кучковались несколько сонных индусов в тюрбанах салатового цвета, бегали дети, пожилые суетливые дамы нагибались к багажу. Кристина подошла и заняла очередь, невольно прислушиваясь к певучей чужеземной речи. Дети просили купить игру «InFamous 2» немедленно, прямо в аэропорту. Они отказывались лететь два с половиной часа без игры. Пожилым дамам казалось, что погода сегодня нелетная, и они взволнованно обсуждали, задержат ли рейс и насколько. Индусы флегматично обменивались мнениями насчет порноролика из Интернета. Речь шла об исполнительнице. Одним она казалась слонихой, другим – кобылой. Они были как слепые в древней притче, только в отличие от слепых, они лишь мечтали ощупать объект. Минуту спустя Кристина догадалась, что «слониха» и «кобыла» – классификация женщин из «Камасутры». Она вздохнула. Нелегко понимать все, что говорят вокруг.

      В салоне новенького «боинга», пахнущем кожей и сладким парфюмом, ей досталось место у правого иллюминатора. Оба кресла рядом оказались пусты. На московские рейсы из аэропорта Арландо никогда не было аншлагов в первой декаде июня – салон заполнился не более чем на треть. Индусы заняли два ряда в хвосте. На креслах впереди разместилась семья с маленьким ребенком, слева наискосок – пара бизнесменов в туго завязанных галстуках. И еще – мужчина в цветастой рубашке, с массивным коротко стриженным затылком.

      При виде этого затылка, попирающего рельефные плечи, Кристина вздрогнула. Если это – не ОН, тогда ОН ей мерещится. И от этого становится тревожно. За последние десять дней она уже несколько раз вздрагивала, увидев на улице, в ресторане, по телевизору знакомую фигуру.

      Кристина закрыла глаза. Наверное, это началось тогда, девятнадцать лет назад. Удушливый июльский вечер, овраг рядом с речкой в десятке кварталов от дома, прерывистое сопение Рикки, облезлого пса, обитавшего на соседней помойке. У матери была аллергия на собачью шерсть, а значит, у маленькой Кристины не могло быть домашней собаки. Потому тем летом Рикки был одновременно ее принцем и ее нищим. Она – шестилетняя девочка – расчесывает и заплетает остатки свалявшейся шерсти на тощем собачьем туловище. Она знает, что пропустила ужин, что никого не предупредила, сбежав сюда, и ее сейчас наверняка ищут. Все волнуются. Тетя Августа, конечно, обзванивает больницы, а мать, стараясь не показывать волнение, на кухне украдкой сбрызгивает кровью от куриной печенки плетеную фигурку. Именно так она предпочитает получать новости о дочери.

      Рикки скулит и лижет ее маленькую детскую ладошку. На его боку – кровь. Нитки шва разошлись, и видны темные пульсирующие внутренности. Кристина отводит взгляд, хотя