Ночной консьерж. Йен Фишер

«Готовы ли вы к сексу с заказчиком?» из десяти девушек, которым я делал предложение, отсеялись только две. Остальные пожали плечами, будто речь шла об уборке чьей-то не слишком захламленной квартиры, и ответили, что за нормальные деньги – почему бы нет. Ангельская внешность не гарантирует такой же чистоты. Трое из тех, кого я выбрал, затем признались мне с хихиканьем, имитирующем застенчивость, что иногда подрабатывают сексом. «Изредка… когда очень деньги нужны. Строго индивидуально, в Интернете».

      Мансур под развеселую мазурку медленно обходит девушек, останавливаясь около каждой и подолгу вглядываясь в нее. Одних он разглядывает с ног до головы, ничуть не смущаясь такой откровенности, другим пристально смотрит в глаза своим цепким взглядом хищника азиатской пустыни. Высокую брюнетку с бирюзовой диадемой в прическе Мансур берет за руку и долго гладит ее ладонь, как хиромант, разбирающий сплетение линий в судьбе. Наконец он делает знак дирижеру, и тот останавливает оркестр.

      – Ты не был со мной честен, – он оборачивается ко мне, – не все девушки здесь соответствуют запросу.

      Шейх держит паузу, давая возможность своему взгляду выполнить воспитательную расправу со мной. Вместо этого я вижу, как глаза Мансура выскакивают вперед на двух наконечниках стрел, вонзившихся ему в затылок.

      – Я не буду требовать у тебя вернуть деньги. Просто знай, что я разочарован. А когда я в ком-то разочарован, я стараюсь больше не встречаться с этим человеком.

      Я спешно отвожу взгляд. Пусть это выглядит признанием вины, пусть он решит, что мне стыдно и я раскаиваюсь. На самом деле я опасаюсь, что шейх прочтет в моих глазах затаенное торжество и неприкрытое злорадство. Потому что это не он, это я еще три недели назад решил, что больше мы с ним никогда не встретимся.

      Мансур делает знак своей охране, и те выпроваживают трех девушек, в которых он заподозрил отсутствие породы. Одна из трех – из числа девушек капитана Романова. Для нее это провал, но двум другим Мансур определенно оказал услугу.

      Затем он жестом предлагает оставшимся девушкам занять места за столом. Направляясь к своему высокому трону, он оборачивается на полпути:

      – Ну, что же ты стоишь? Я ведь ясно сказал – не хочу тебя больше видеть! Найдешь выход?

      Я молча поворачиваюсь и отправляюсь в длинный путь по устеленной коврами галерее, между картин передвижников и вазами всех известных человечеству эпох. С каждым шагом голос Мансура, начавшего свое утонченное издевательство над аристократками, звучит все тише, и мне кажется, он затихает не оттого, что я покидаю этот дворец, а оттого, что жизнь медленно вытекает из шейха.

      Афонские монахи каждый день, после двенадцати часов работы, замаливают свои грехи. Когда они успевают согрешить, если все время работали в монастыре? Все просто – они замаливают свои грешные помыслы. Если бы я был похож на них, мне следовало бы молиться непрерывно, день и ночь, день и ночь. Потому что весь день сегодня я думал о