Дочь пекаря. Сара Маккой

пожала плечами:

      – Я сейчас. – И ушла за занавеску, туда, где виднелись стальные кастрюли и широкий дубовый пекарский стол.

      Реба разглядывала золотистые батоны в корзинах на полках: роггенброт (белый ржаной), бауернброт (фермерский), доппельбек (дважды выпеченный), симонсброт (цельнозерновой), шварцвальдский торт и бротхен (пшеничные булочки), и булочки с маком, и брецели, и ржаной хлеб с луком. В стеклянной витрине рядами выстроились сласти: марципановые пирожные, печенье «амаретти», три вида тортов (вишневый чизкейк, торт с фундуком, кексы с корицей), миндально-медовые батончики, штрудели, и фруктовый кекс, и апельсиново-айвовый, и сырный с кремом, и Lebkuchen (имбирные пряники). На кассе объявление: «Праздничные торты на заказ».

      У Ребы заурчало в животе. Она отвернулась от витрины и сосредоточилась на тонких веточках укропного дерева рядом с кассой. «Нельзя, нельзя», – напомнила она себе, порылась в сумке и сунула в рот фруктовую таблетку от изжоги. Вкус как у конфеты, радость как от конфеты.

      Снова лязгнула кастрюля, послышалась отрывистая немецкая речь. Вернулась Джейн – руки и передник присыпаны мукой.

      – Доделывает тарталетки. Кофе, пока ждете, мисс?

      Реба помотала головой:

      – Не надо. Я просто посижу.

      Джейн двинулась к столикам, заметила, что пальцы в муке, встряхнула руками. Реба села, достала блокнот и диктофон. Она вытянет из Элси нужные цитаты и покончит с этим. Джейн протерла стекло витрины чем-то лавандовым и принялась за столики.

      На стене над Ребой висела черно-белая фотография в рамке. На первый взгляд – Джейн с женщиной постарше, наверное, с Элси. Вот только одежда какая-то не такая. Младшая в длинной пелерине поверх белого платья, светлые волосы забраны вверх в пучок. Старшая – в дирндле[7] с узким лифом и вышитыми маргаритками. Старшая сложила руки и смотрела кротко, младшая выставила плечо и широко улыбалась; яркие глаза чуть насмешливо уставились на фотографа.

      – Ома[8] и мама на Рождество 1944 года, – сказала Джейн.

      Реба кивнула на фотографию:

      – Заметно семейное сходство.

      – Это Гармиш, конец войны. Она о детстве не распространяется. Вышла за папу несколько лет спустя, как только отменили запрет на братание с неприятелем. Он там стоял почти год с Военно-медицинским корпусом.

      – Хорошая история, – сказала Реба. – Двое из совершенно разных миров, и вот так встретились.

      Джейн взмахнула тряпкой.

      – Да так всегда и бывает.

      – Что?

      – Любовь. – Она пожала плечами. – Сшибает – БАМ! – Она брызнула лавандой и вытерла стол.

      Меньше всего Ребе хотелось говорить о любви, особенно с посторонними.

      – Значит, ваш папа американец, а мама немка? – Она рисовала завитки в блокноте, надеясь, что Джейн просто ответит на ее вопросы, а сама больше ни о чем не спросит.

      – Ага. Папа был техасец, родился тут и вырос. – При упоминании об отце глаза Джейн заблестели. – После войны подал заявление о переводе в Форт-Сэм-Хьюстон, а его отправили в Форт-Блисс. – Она рассмеялась. –

7

Национальное немецкое широкое платье.

8

Бабушка (нем.).