24 июля 1984 года:
человек рождается сам и умирает сам. Дело в том, что только что начиналась грандиозная компания. Кто ее инициировал, я так и не знаю! Но такие события не возникают на голом месте, теперь-то мы это хорошо усвоили. Компания, разделивших всех почитателей и родню Сергея Есенина на два лагеря. Одни стали яростно доказывать, что Есенин был убит чекистами. Другие – что он спился и повесился. Я, как уже сказал выше, собрал бригаду судебно-медицинских экспертов и криминалистов из разных регионов страны и предложил произвести повторное исследование, то есть, эксгумацию. Те документы и «документы», которые мне удалось собрать, не убеждали ни в первой, ни во второй версиях о смерти Сергея Александровича Есенина. Не буду здесь повторяться. Я много по этому поводу выступал публично.
Единственный из всех «борцов» за правду о Есенине, как левых, так и правых, настаивающий на необходимости повторно исследования, которое нужно начать с эксгумации. С обеих сторон у меня были ярые противники. Поддержал меня только сын Есенина, Александр Сергеевич Есенин, проживающий в США. Из-за своей позиции, мне пришлось покинуть Институт мировой литературы им. М. Горького. Феликс Феодосьевич Кузнецов, директор ИМЛИ, взявший в сотрудники Юрия Львовича Прокушева, поставил меня перед выбором: или я сотрудничаю с группой Прокушева, который сказал, что эксгумация – только через его труп, или я покидаю ИМЛИ. Я написал письмо Василию Ивановичу Белову, который ввязал меня в борьбу за правду о смерти Есенина, он мне не ответил, и вынужден был «по собственному желанию» уйти из ИМЛИ. Именно работая с документами о смерти Есенина, я понял, что
насильственная и естественная смерть не антиподы. Что их сочетания разнообразны. И, самое главное, что эти два понятия относятся к разным сферам бытия человека и, следовательно, к разным объективным законам. Насильственная смерть – это социальное явление, подчиняемое законам, господствующим в обществе. Естественная смерть – природное явление. Следовательно, подчиняется законам Природы.
Я видел Василия Макаровича Шукшина за 26 часов до смерти. Он умирать не собирался. А, несмотря на то, что знал уже о формуле смерти, был настолько далек от мысли приложить ее к Шукшину, ибо в нем бурлила энергия сражения за Родину (в прямом и переносном смысле). Он, собственно, пришел не ко мне, а навестить своего друга, алтайца, который жил в Москве и промышлял изготовлением открыток с портретами известных советских актеров. Я не помню ни его имени, ни его фамилии. Хорошо помню, что был он года на два старше меня (мне было тогда 29 лет), и что лечил я его от алкоголизма. Шукшин же привез ему полный портфель разных банок, бутылочек с настойками алтайских трав. Все настойки, конечно, были на спирту. Я популярно объяснил Василию Макаровичу, что его другу нельзя и «капли алкоголя». Шукшин очень расстроился, Промямлил: «Мне вот тоже нельзя, я же пью! И помогает…» В конце, так как и он, и я торопились, он открыл портфель
