По диагонали. Лана Белая

то был голос свободы! Свободы выбора пути, самостоятельности, желаний не по списку, уроков не по расписанию. Мечты, мечты, мечты – вот что било в висок каждому выпускнику.

      Но для кого-то из них мечты могут прерваться уже на школьном пороге. Я не хотел об этом думать – думалось само собой, а вернее, заставляли думать об этом звуки вальсов, потому что именно они начинались то в одном районе, то в другом, подхватываясь искусно виртуозами из разных музыкальных школ, собранных в этот день специально для открытия выпускных. А скорее всего, для создания особого настроения, летающего в воздухе. И это было стопроцентное попадание. Все, даже те, кто не имел в семьях детей, или у кого они давно выросли из школьного возраста, считал себя причастным к этому событию, потому как обязательно знал какого-нибудь ученика – сегодняшнего выпускника, лично: то ли в силу соседства по двору, квартире или ещё по какому признаку.

      А музыканты уж тем более были прямыми участниками событий, потому что заранее готовились к такому событию, долго репетируя, подбирая репертуар, наглаживая стрелочки брюк, настраивая инструменты.

      Они играли, как говорят, живую музыку, и это было очень проникновенно, как-то волшебно, заливаясь во все уголки домов, улочек и переулков, обнимая и молого, и пожившего на этом свете, музыка несла новь, радость. Не отстал от настроения живущих здесь и я.

      Вспоминал своих малышей, давно окончивших школу, уехавших покорять столицу, их первые пробы и ошибки, звонки учителей, даже вызов в кабинет директора был пару раз в моей жизни. Да, я и позже ходил с удовольствием в эту школу, когда нужна была какая-то помощь моя профессиональная. И мне всегда особенно нравился дух школ, этажи, звонки, гомон детей, вечно чем-то озарённых, озабоченных, думающих и делающих.

      Вспоминая всё это, я невольно вспоминал и о тех, с кем мне приходилось иметь дело по долгу службы, о том, что они тоже когда-то были детьми…Были. Почему прошедшее время я применяю, говоря о настоящих людях? Да потому, что их жизнь по сути своей уже не может продолжаться так, как у тех, кто сегодня спешил на школьный бал. Люди, уже повзрослевшие и только делающие это – вот мои мысли и дела, мои старания и разочарования, моя работа.

      В этом городе я отдавал себя на поприще психологии в колонии, встречался с разными людьми. Одни запоминались, другие – вызывали отвращение, иные – боль и расстройство души.

      Один воришка, придя ко мне, всё доказывал, как и что он брал, у кого и почему именно у этих, а не у тех. А был он подростком.

      – Да ты прямо герой кинофильма «Берегись автомобиля»! – иронизировал я иногда.

      – Это как? – в недоумении вопрошал мой визитёр.

      – Ты что, фильмов советских не смотрел?

      – Не, у нас не было дома телевизора.

      И я добросовестно весь сеанс нашей встречи пересказывал сюжет кинофильма, о котором упоминал выше. Мой «гость» внимательно меня слушал, где-то приподнимая бровь, где-то раскрывая рот, а где-то улыбаясь. А я смотрел на него и думал: «Сущий ребёнок». Он же заключал после прослушивания:

      – Не, я до автомобилей не дохожу, я просто Робин Гуд! Бедным помогаю.

      – И кого же ты спас, кому помог?

      Рассказ следовал без остановок – всё о себе любимом.

      – Вижу, воспитывали тебя хорошо, – не выдерживал я в итоге.

      – Да, мать всегда на меня смотрела и молча улыбалась. Я её тоже любил.

      – Крал для неё что-нибудь?

      – Не, зарабатывал. А заработав, шёл по улице к ней в день её рождения и в каждом ларьке покупал по одной шоколадке. Большой, стограммовой, не просто так, понимаете?!

      – А почему по одной?

      – Ну, чтоб разные были. Интересно же знать, какие бывают сладости?!

      – Интересно! И сколько же ты так насобирал?

      – Да штук пятьдесят, бывало!

      – За день столько не одолеть-то человеку, может и непоправимое произойти…

      – А она со мной делилась. Она всегда со мной делилась. Всем, что у неё было. Она же одна меня «выращивала».

      – Как это «выращивала»? Ты что, овощ?

      – Нет, она меня называл подсолнухом, блондин я потому что…

      – А отчего одна? Отец-то твой где?

      – Отец нас бросил, мне ещё года не было.

      И я невольно подумал о том, что со времён В.С. Макаренко прошло много лет, а беспризорщина так и не искоренилась. Касаемо матерей-одиночек, то это вообще весьма болезненная тема.

      Если раньше, лет так двадцать, было стыдно об этом даже думать, то теперь каждая вторая женщина бьёт себя в грудь, рвёт на голове волосы, повизгивая в каком-нибудь официальном местечке, добиваясь своих прав, намекая на обязанности государства, напоминая о том, что она, мол, мать-одиночка, что весь мир ей должен.

      Мои мысли то оправдывали таких героев и героинь, то казнили их без суда и следствия. Но это только в моей голове. Заключения же на бумаге я делал строго по науке, а не по убеждениям. Но вот один из посетителей и вся его жизнь совершенно не поддавались никаким схемам и уж тем более не ложились