Если ты почуял другого мужчину. Тарас Балашов

нно. Путь в школу и обратно испещрен моими следами переменного размера. Я будто на самом деле вижу эту светлую полосу, сплошную по центру тротуара и фрагментарную – по краям. Бордюр, конечно, весь белый, потому что я любил ходить по самому краю, воображая, что там – пропасть.

      Как-то раз я бродил по городу и мысленно здоровался с призраками, которые стоят на разных углах. Кажется, их продувает ветер.

      Все эти духи, в основном, дневные, но есть и настоящие, сумеречные.

      Как-то летней ночью я возвращался домой и увидел человека, который шел по улице и рыдал в голос. Это был вполне взрослый человек, лет тридцати. В том возрасте я еще не умел отличить тридцатилетнего от сорокалетнего, и все, кто был старше двадцати, казались мне весьма пожилыми.

      И вот, шел этот весьма пожилой по ночному городу и рыдал в голос, запрокидывал голову к небу и выл. Это было потрясающее, ужасное зрелище.

      Есть в этом городе и мои собственные призраки. Одного из них, также ночного, я вижу слишком уж ясно… Он был одет в такую светло-голубую рубашку с вышивкой. Он несколько дней назад закончил школу, а несколько минут назад – поцеловал Марину, одноклассницу, которую тайно любил целый год. Это был самый счастливый призрак на свете, как вампир, который впервые попробовал крови.

      Впрочем, иллюзия взаимной любви была недолгой. На другой же день выяснилось, что Марина совершила ошибку, позволив себя провожать и целовать. И отменила свидание.

      Призрак же так и остался живым. Он до сих пор идет, дружелюбно поглядывая на звезды, светясь улыбкой в ночи, будто карнавальный череп.

      Не так давно к этому сонму привидений добавилось свежее – твое, моя дорогая. Как мы шли с тобой вдвоем по моим улицам, и я рассказывал тебе о призраках: о Бяше, которого потом убили, о рыдающем старике, который сейчас, наверное, уже умер, о тете Тамаре, погибшей на моих глазах…

      – Хватит! – сказала ты. Почему ты не рассказываешь мне о чем-нибудь другом, хорошем и добром?

      Тогда я рассказал о веселом черепастом поцелуйнике. В ответ ты постучала пальцем по лбу.

      – Перестань. Лучше вообще ничего не рассказывай, если не можешь рассказать ничего хорошего.

      Тогда уже было поздно. Да, я слишком поздно понял, что девушку надо веселить, занимать, не навешивать на нее проблем, не ставить ей неразрешимых вопросов.

      То же самое и с литературой: кому они нужны, эти грустные истории без хорошего конца? Возможно, и эта женщина – Литература – когда-нибудь также уйдет от меня, как ушла ты.

      Я не буду удерживать ее, как не удерживал тебя.