Леди и война. Пепел моего сердца. Карина Демина

за спиралью.

      …жар идет изнутри.

      …кровь льется из носа и ушей. Звуки уходят. Разум рассыпается, как стекло под ногами. Разноцветное стекло витража в маминой спальне.

      Желтый. Синий. Зеленый.

      Остается только красный.

      Красная ночь – это даже красиво. Дар забирается на подоконник и всем весом наваливается на решетку, силясь вытолкнуть ее из проема. Кажется, режет руки. Но боли больше нет. Только желание пойти туда, где пламя танцует на крышах домов. Из окна все замечательно видно… а решетка упрямая.

      Дар не отступит.

      Ему очень надо туда, к людям. Или людям к Дару.

      Зачем?

      Ответа пока нет, но Дар непременно поймет, что ему делать, когда увидит людей.

      Дверь, надежная и красивая, – мама говорила, что ее привезли из-за моря, только там растут деревья с древесиной нежно-розового цвета – разваливается пополам. А Дар отпускает решетку. Спрыгивает с подоконника. Он босой и чувствует, как стекляшки впиваются в кожу, но сейчас, красной ночью, это кажется нормальным. Как и следы на полу.

      Люди ждут.

      Они давно пришли во дворец и поселились здесь, хотя мама и была против. Она говорила брату, что боится их, а брат смеялся. Не надо бояться людей.

      Они такие же, как мама. Отец. Дар.

      Все равны.

      Особенно если ночь за окном красная.

      – Смирный щенок. – Чья-то рука хватает Дара за шиворот и подымает. Трещит холстина – брат сказал, что равные люди должны носить одинаковую одежду, – но выдерживает. На Дара смотрят.

      Красной ночью у людей красные глаза.

      И лица одинаковые. Разные, но одинаковые тоже. И Дар никак не может разгадать эту странную загадку. Как такое возможно? Он висит смирно, даже когда его встряхивают.

      От людей плохо пахнет. Хуже, чем обычно.

      И когда грязные пальцы лезут в рот, Дар дергается. Получает затрещину и свободу. Надо бежать, но… брат говорил, что Дар должен быть ближе к людям.

      К тому же он еще не понял, что ему делать.

      Ведут, подталкивая в спину. И смеются, глядя, как Дар пытается переступить через тело. Он узнает человека – дядька Вигор, который папиной охраной командовал, – и удивляется, почему тот лежит. Ночь за окном. Красная. Идти надо.

      А дядька Вигор мертвый. Совсем.

      И другие тоже.

      К одному Дара подводят и заставляют смотреть на развороченный живот, приговаривая, что так будет со всяким, кто не желает признать, что люди равны. И Дар соглашается: это справедливо.

      Еще немного, и он поймет.

      Алая плеть снаружи звенит надрывно, словно нить, натянутая до предела, и нитью же рвется, выпуская в город много-много огня…

      …однажды брат создал из пламени кошку, и та сидела у Дара на коленях, смирная, ласковая.

      Играть позволили…

      …в город выбежало множество огненных кошек.

      Отец лежит в конце коридора. И мама с ним. Вернее, за ним, в нише, где раньше стояла высокая ваза. Дар узнал мамино платье из темно-синего мягкого бархата, который ему жуть как нравился – шелк скользкий, а бархат, он живой почти.

      Крови много. Мама говорила, что в человеке