На последнем сеансе. Михаил Ландбург

я на неё и даже проделал ряд движений, усвоенных более полувека назад, когда занимался боксом.

      «Неужели теперь и я тоже крошусь? А ведь, бывало, не крошился… В двадцать, в тридцать, в сорок, в пятьдесят лет – не крошился…»

      Пассаж…

      Вскинувшись, музыкальная фраза затрепетала, будто в конвульсиях. «Только бы не задохнулась», – озадачился я, зная, что внутри фразы должно оставаться место для воздуха. Что-то во мне встрепенулось, и я почувствовал на себе взгляд чего-то очень давнего, молодого…

      Новый пассаж. Ещё один. Ещё…

      «Не сдавайся, Корман! Ты, надеюсь, удар держать не разучился, или хотя бы вспомни, как, выходя на ринг и пропустив удар (как без этого?), ты тут же отвечал двумя ударами встречными. Теперь ринг – твоё пианино».

      «Баллада, расскажи о мужчине, который…»

      Аккорд – словно смятение.

      Пассаж – словно нежданная отрада.

      «Леон Корман, распотроши себя, раскройся!»

      Пассаж…

      Ещё один…

      И ещё, и ещё…

      «Клавиши, сдавайтесь: сопротивление бесполезно! Вас восемьдесят восемь – только и всего».

      Что-то получалось. Что-то – не очень. Я сказал себе: «Дзадзен! Не раскисай, композитор Леон Корман!»

      Аккорд…

      Ещё один…

      И ещё, и ещё…

      Подумал: «Второй и третий – не то, зато первый – то».

      Снова взяв первый аккорд и придержав все три клавиши, я старательно прислушался к пробежавшему надо мной эху.

      – Ну вот, кое-что баллада высказала… – вздохнул я и клавиши освободил.

      – Говори, баллада, расскажи… – Осторожный палец придавил одинокую клавишу. Послышался растерянный нервный звук.

      «Словно призыв к экзорцизму», – подумал я и палец убрал.

      И вдруг… по всей длине клавиатуры выросла цветочная грядка, удивительно похожая на ту, что на картине Эвелин Тейлор.

      «Эта баллада – твой последний уют…» – сказали цветы.

      Я перевёл взгляд на плакат: «ТО, ЧТО ОТНИМАЕТ У ЧЕЛОВЕКА ЖИЗНЬ, ВОЗВРАЩАЕТ МУЗЫКА».

      Клавиши цветы с себя скинули.

      Пассаж…

      И ещё…

      И ещё, и ещё…

      Баллада заговорила в ля-миноре.

      Меня тронули за плечо.

      – Билеты достал? – На моей жене было её любимое серое платье.

      – Билеты? – Я взглянул на босые ноги Эстер.

      – Разве мы не идём в «Офир»?

      – В «Офир»?

      – На последний сеанс.

      Молча проводив жену в её комнату, я вернулся к пианино.

      – К бою! – призвал я себя.

      Пассаж…

      Аккорд…

      Синкопы…

      Нет, нет, нет – моя баллада звучала не так!..

      – Господи, помоги! – просил я, но звуки продолжали безжалостно терзать мои уши.

      То безудержно хохоча, то глухо рыдая, то ускоряя бег, то спотыкаясь о пространство комнаты, они метались, будто обезумевшие, а потом вдруг смолкли, и комната, казалось, наполнилась густыми клубами тумана.

      Моё тело обмякло.

      Мои пальцы онемели.

      Моя голова ощутила усталость.

      Я сбросил с клавиатуры