Восемь лучших произведений в одной книге. Аркадий Гайдар

как ни далеки они, все же разведаны, поделены и занесены на скучные школьные карты. А это «светлое царство», о котором упоминал плакат, не было еще никем завоевано. Ни одна человеческая нога еще не ступала по его необыкновенным владениям.

      – Может быть, устал, парень? – спросил старик, останавливаясь. – Тогда беги домой. Я теперь и один управлюсь.

      – Нет, нет, не устал, – проговорил я, с горечью вспомнив о том, что скоро опять останусь в одиночестве.

      – Ну, ин ладно, – согласился старик. – Дома только, смотри, чтобы не заругали.

      – У меня нет дома, – с внезапной откровенностью сказал я. – То есть у меня есть дом, только далеко.

      И, подчиняясь желанию поделиться с кем-нибудь своим горем, я рассказал старику все.

      Он внимательно выслушал меня, пристально и чуть-чуть насмешливо посмотрел в мое смущенное лицо.

      – Это дело разобрать надо, – сказал он спокойно. – Хотя Сормово и велико, но все же человек – не иголка. Слесарем, говоришь, у тебя дядя?

      – Был слесарем, – ответил я, ободрившись. – Николаем зовут. Николай Егорович Дубряков. Он партийный, должно быть, как и отец. Может, в комитете его знают?

      – Нет, не знаю что-то такого. Ну, да уж ладно. Вот кончим расклеивать, пойдешь со мною. Я тут кой у кого из наших поспрошу.

      Старик почему-то нахмурился и пошел, молча попыхивая горячей трубкой.

      – Так отца-то у тебя убили? – неожиданно спросил он.

      – Убили.

      Старик вытер руки о промасленные, заплатанные штаны и, похлопав меня по плечу, сказал:

      – Ко мне сейчас зайдешь. Картошку с луком есть будем и кипяток согреем. Чай, ты беда как есть хочешь?

      Ведро показалось мне совсем легким. И мой побег из Арзамаса показался мне опять нужным и осмысленным.

      Дядя мой отыскался. Оказывается, он был не слесарем, а мастером котельного цеха.

      Дядя коротко сказал, чтобы я не дурил и отправлялся обратно.

      – Делать тебе у меня нечего… Из человека только тогда толк выйдет, когда он свое место знает, – угрюмо говорил он в первый же день за обедом, вытирая полотенцем рыжие сальные усы. – Я вот знаю свое место… Был подручным, потом слесарем, теперь в мастера вышел. Почему, скажем, я вышел, а другой не вышел? А потому, что он тары да бары. Работать ему, видишь, не нравится, он инженеру завидует. Ему бы сразу. Тебе, скажем, чего в школе не сиделось? Учился бы тихо на доктора или там на техника. Так нет вот… дай помудрю. От лени все это. А по-моему, раз уж человек определился к какому делу, должен он стараться дальше продвинуться. Потихоньку, полегоньку, глядишь – и вышел в люди.

      – Как же, дядя Николай? – тихо и оскорбленно спросил я. – Отца, к примеру, взять. Он солдатом был. По-твоему выходит, что нужно ему было в школу прапорщиков поступать. Офицером бы был. Может, до капитана дослужился. А все, что он делал, и то, что, вместо того чтобы в капитаны, он в подпольщики ушел, этого не нужно было?

      Дядя нахмурился:

      – Я про твоего отца не хочу плохо сказать, однако толку в его поступках мало