Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых. Александр Тюрин

или впредь пойманных злодеев будет на Каинова что показывать, того не принимать и им, Каиновым, по тому не следовать. Ежели в Москве случай допустит ему, Каинову, помянутых злодеев ловить и в той их поимке будет требовать от кого вспоможения, то в таком случае всякого чина и достоинства людям, яко верноподданным ее императорского величества, в поимке тех злодеев чинить всякое вспоможение».

      Великую силу указом этим набрал Ванька Каин, никакой управы на него не стало. Любого Ванька продаст и купит, а надо будет – по новой продаст.

      – Кто на Москве наибольший командир? – люди спрашивали.

      – Известно кто, – другие люди отвечали, знающие. – Выше Каина командиров на Москве нет.

3. 1750–1755

      Долго в России запрягают, да быстро ездят. Добралась и до Петербурга слава о делах Каиновых, до самой государыни-матушки Елизаветы Петровны. Две сотни доносов и челобитных в Тайной канцелярии десять лет томились, пока на свет божий выбрались. И приехал в Москву с указом генерал-полицмейстер Татищев Алексей Данилович, человек страшный, в покои императрицы запросто вхожий, а главное – мзду не берущий, честный.

      Взяли Ваньку Каина в кабаке, где он с полюбовницей гулял, и пытать стали с пристрастием. Неделю Ванька рот на замке держал, но не выстоял, запел и знакомцев своих одного за другим сдавать стал. И прокурора сенатского Щербинина сдал, мздоимца, и графа Шереметева, разбойника, и советника Воейкова, на все руки мастера. А людей попроще полторы сотни назвал. И судей, писарей, секретарей сыскных, и дружков своих лихих, и учителя Камчатку в воровской реестр занес.

      Трое суток Алексей Данилович Татищев признания Ванькины читал, коим несть числа было. А как прочитал, в гневе едва не велел Каина запороть, но одумался и отписал в Петербург, императрице. Для изучения дел Каиновых потребовал особую комиссию учредить.

      Четыре года комиссия та сыск чинила. Четыре года Ванька в каменном мешке просидел, а плетей, батогов и кнута столько отведал, что на десятерых хватит. В темнице и песню сложил, самую свою знаменитую, которую люди потом по всей России пели, и в городах, и в деревнях, и в острогах.

      Не шуми, мати, зеленая дубравушка,

      Не мешай мне, добру молодцу, думу думати!

      Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти,

      Перед грозного судью – самого царя.

      Еще станет государь – царь меня спрашивать:

      – Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын,

      Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,

      Еще много ли с тобой было товарищей?

      – Я скажу тебе, надежа, православный царь,

      Всю правду скажу тебе, всю истину,

      Что товарищей со мной было четверо:

      Еще первый мой товарищ – то темная ночь,

      А другой-то мой товарищ – был булатный нож,

      А как третий товарищ – то мой тугий лук

      А четвертый мой товарищ – то мой добрый конь,

      Что рассыльщики мои-то калены стрелы.

      Что возговорит надежа, православный царь:

      – Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!

      Что