Апостол Владимир. Эйтан Адам

      Да, выпить время от времени совершенно необходимо. Оно, конечно, нужно грамотно выбрать место и время. Но потом – полный вперед.

      И тогда отступают разные сложные вопросы, на которые на трезвую голову есть только полуответы. А появляются простые проблемы, которые по пьяни не так-то легко решить. Попробуйте – отличная практика.

      Прежде всего – сколько в квартире входных дверей? По идее – одна, в глазах – некое число между единицей и неизвестным пределом.

      Грубо говоря, дверь есть прямоугольное отверстие в вертикальной плоскости. С этим определением тоже не все в порядке. Хотя по такому контуру неплохо интегралы брать.

      По пьяни меня всегда тянет на математику. Хорошая привычка.

      Звонок. Еще один звонок. Поднимаю трубку – гудок. Еще звонок. Еще гудок. Звонок. Звонок. Звонок. Мешает слушать классику по радио. Еще по махонькой.

      И вот – двери открываются. Входят. Как у Шекспира. У него там все всегда входят, а потом выходят и трупы уносят. Без трупов у него никак. Театральный занавес тогда еще не закрывал сцену, и с тех пор у всех режиссеров во славу гения входят, выходят и трупы уносят. Кстати, как там у него:

      I hold the world but as the world Gratiano,

      A stage, where euery man must play a part,

      And mine a sad one.1

      Именно "euery", а не "every", как пишут сейчас.

      Так или иначе – входят. Количество – неопределенное и, кажется, не очень целое число.

      – Господин Вальдман? – это, значит, они ко мне пришли.

      Дверь была заперта? Не помню.

      Да фиг с ней. Главное – люди пришли! Это же известно – пить в одиночку плохо. Хоть и бывает необходимо. А тут – пил, пил, на часах четвертый час ночи – и вдруг люди пришли! Правда, водка уже кончилась, но вот бренди, виски, арак. Да и французский коньяк можно достать из буфета. Закусить… это что, я уже все на столе сам съел? Ничего, в холодильнике и шницели, и чипсы, можно быстро поджарить…

      – Гости дорогие! (Это мой голос?) Наливайте. Вперед! За все хорошее!

      И тут – фатальная ошибка. Я попытался встать и приветливо раскинуть руки. Однако в объятия мне бросился журнальный столик…

      Темнота.

      Глава 2. Владимир Владленов, 1942 – 1949 гг.

      От Москвы до самых до окраин,

      С южных гор до северных морей

      Человек проходит, как хозяин

      Необъятной Родины своей!

      Детство свое я помню неплохо, но историю семьи Владленовых я узнал гораздо позже от других людей.

      На стене всегда висел портрет деда, Давида Микаэловича Владленова. Вообще-то он был Сасунов, но после смерти вождя изменил фамилию. Бабушка Марьям подолгу глядела на него.

      Оба они были большевиками с дореволюционным стажем. Они устанавливали советскую власть в Закавказье – и на всю жизнь перессорились со всеми своими родственниками. И именно в дореволюционном подполье родился их единственный сын Рубен – мой отец.

      Можно сказать, что деду повезло – он, видный сотрудник республиканского ЦК, умер в самом начале тридцать седьмого года. Так что бабушка получила хорошую пенсию, и ее с сыном не тронули партийные чистки.

      Мой отец Рубен Давидович Владленов хорошо учился, но после школы не пошел ни учиться, ни по комсомольской линии, а поехал добровольцем на комсомольскую стройку – строить метро в Москве. Оттуда его и призвали в армию.

      Служить его отправили в Монголию. Тут-то он и получил боевое крещение – на Халхин-Голе. И первые свои награды, и первое легкое ранение. Молодой искренний комсомолец с гордостью смотрел в светлое будущее.

      Но демобилизацию сначала отложили из-за "белофиннов", а затем прогремело двадцать второе июня сорок первого. И в конце ноября – переброска под Москву.

      Да, несладко ему пришлось, парню из солнечного Закавказья. В Монголии зимой тоже очень холодно, но там хотя бы мало снега. А в декабре под Москвой лежал глубокий снег. Но немец впервые покатился назад, а ефрейтор Владленов честно заслужил новые награды. И тут-то он и наступил правой ногой на мину.

      Прощай полноги. Госпиталь, тяжелый протез, костыль и демобилизация. Но в том же госпитале оправлялась от ранения красавица-медсестра Белла Абрамова. За ней, конечно, ухлестывало полгоспиталя, но кто мог сравниться с кавказским брюнетом? Там, в госпитале, их и расписали, тем самым демобилизовав и ее. Сама она была родом из Минска, возвращаться ей было некуда, и в феврале сорок второго мой отец увез свою красавицу-жену к себе домой. Где я своевременно и родился. И был назван именем основоположника.

      Я хорошо помню отца – высокого, стройного, несмотря на протез и костыль, с колодкой орденских ленточек на груди. Мне кажется, он никогда не повышал голос – но все его слышали.

      Я хорошо помню мать с ее прекрасной черной косой. Ей, конечно, было все странно в нашем восточном городе, но она не жаловалась, работала в больнице, потом в поликлинике. Меня нянчила бабушка Марьям.

      Отец,

1

Я вижу мир, но мир, Грациано,

Как сцену, где каждый человек должен сыграть роль,

И моя грустная.

Уильям Шекспир, "Венецианский купец"