Паркер Джонс, помоги. Мария Игоревна Чинихина

ку замечали на фотографиях кумира абсолютно все, горбинке поклонялись и мечтали о такой же, потому что он имел ее, родился с ней. Паркер Джонс, или несравненный Пак. Рок-звезда. Мировая знаменитость.

      «Parker Johns, май 2008», – значилось на самодельной табличке, приклеенной скотчем к подставке бюста.

      Под пристальным взглядом мраморного Пака Лера подобрала измявшуюся коробку с пирогом. В коридоре, ведущем к актовому залу, звуки репетиции уже не были приглушенными. Электрогитара то раскатывалась в реве и стонала, то заливалась в триолях и жалила, как будто иголкой. И голос Максима не казался отдалённым эхом. Четкие отрывистые слова постепенно, от куплета к куплету, обретали смысл. На припеве Максим крутанул ручку регулятора резко вниз, а следом прибавил побольше тона, и исходящий от его гитары звук обрел сочность и теплоту.

      …., – пел Максим. Это была новая песня, обращение к сыну Павлику, такому талантливому, уязвимому, любимому.

      ….

      ….

      ….

      У стены, где висели все значимые альбомы, когда–то записанные в студии при ДК, Лера вдруг поняла, что идти дальше она не в силах. Позади, там, где лестница – глаза. Не карие, как на фотографиях Пака, не белые мраморные. Призрачные.

      Призрак Паркера Джонса мерещился Лере повсюду. Когда она возвращалась домой в плотной завесе темноты, невидимая тень скользила по стенам кирпичных домов. Тень не пугала ее, и не преследовала. Скорее хотела убедиться, что Лера благополучно вошла в подъезд, поднялась на лифте на седьмой этаж и сунула ключ в замочную скважину. Если Леру пытался кто-то обидеть, невидимый защитник тихо возникал за спиной. Призрачный Паркер Джонс подбадривал, когда ей было трудно. Вот и сейчас мраморный бюст пытался сказать – все хорошо.

      Все яснее звучала песня Максима, от которой вот–вот и потекут самые настоящие слезы. Лера вздохнула, расправила плечи и решительно вошла в актовый зал, где ничто не изменилось с прошлого четверга. Пластиковое окно распахнуто настежь. Пыльная лепнина тянется по неровно выкрашенным стенам. Хрустальные люстры под потолком, в которых не горит ни одна лампочка, поблескивают словно кучи льда.

      На репетициях Лера обычно занимала крайнее кресло в первом ряду, но сегодня присесть не решилась. Кто–то из зрителей порезал дерматиновую обивку, и на сидении зияла огромная дыра.

      Он… Задел своей песней. Теперь мешает сосредоточиться и думать. Пришла с великолепной новостью, а он все испортил.

      Он. Максим. Высокий, худой, с тремя яркими прыщиками на четко очерченном подбородке. Как будто ослеп у своей микрофонной стойки и глаза открывать не желал, не хотел замечать ее, Леру.

      – Черт! – выругался он внезапно. Его коричневый ботинок запутался в мотке проводов, и он с трудом освободился, стряхнув пыльные петли.

      Лера пошатала откидное сидение, чтобы скрипом привлечь к себе внимание. И хлопнула в ладоши. Из мятой коробки с пирогом шел чудесный запах ванили. Но Максим, как будто Леры и не было вовсе, ушел подальше от микрофонной стойки. Яркий луч софита ударил ему в лицо. Глаз Максим так и не открыл.

      А вот и Славик, лучший друг Максима. Он извлекал из старенькой электрогитары вариации только что прозвучавшей темы и смотрел в пустой зал, будто бы он весь был забит публикой. Настоящий цвет его глаз определить невозможно, но Лера помнила, что глаза у Славика красивые, а когда он говорит о чем–то с воодушевлением – еще и очень выразительные. Вот Славик понимает влечение Леры к Паку и к его музыке.

      – О, Лерка, привет! – Славик наконец заметил Леру, а нос его учуял запах пирога.

      Едва Славик произнес имя жены, Максим вздрогнул, открыл глаза и сделал рукой короткую отмашку. Первой утихла барабанная дробь, после замолк глухой бас, умер сочный звук электрогитары. Потом он увидел Лерку. Она стояла у первого ряда зрительских кресел, показывая всем свою кривую коробку. Через плечо у Леры тряпичная сумка, а из нее торчит свернутый в трубочку глянцевый журнал. Пришла в своем лучшем цветастом платье. Стоит и смотрит на него как–то странно. Обиженно и скривив губы.

      – Лерка, добрый тебе денек! – снова поздоровался Славик, явившийся сегодня на репетицию в черной кепке с козырьком, как у соло–гитариста Пака.

      Везде этот Пак! Максим без дрожи не мог думать об этом человеке. Даже на гитару Славик наклеил эмблему в виде трилистника, как у «VictoryGA» в текущем туре. И в глаза линзы вставил, лишь бы они имели желтоватый, как у Пака, цвет.

      – О, яблочками и корицей пахнет! – Славик забрал у Леры коробку и поспешно открыл. Барабанщик потер пухлые ладони в предвкушении сладкой паузы, а басист взял с подоконника бутылку с водой и начал жадно глотать.

      Лера молчала и все так же смотрела на него, Максима. А Славик резал расквашенный пирог на мятые ломти.

      – Видела бюст? Папаня купил в Лондоне, – похвастался он. – Мрамор. Истину говорю.

      Лера кивнула.

      – Узнала? – Максим поставил гитару в стойку. – Я ж глаза Паку завязал.

      – И что? –