Выбор оружия. Андрей Левицкий

но светлый момент. В данном случае им оказалась аптечка, висящая на перегородке ближе к стене.

      Видя в полуметре от себя струящиеся извивы карусели, ощущая кожей лица ток теплого воздуха, насыщенного электричеством и озоном, я прошел вдоль перегородки, прижимаясь к ней спиной, раскрыл аптечку, достал посеревший от времени бинт и бутылек с перекисью водорода. Еще там была зеленка, несколько упаковок каких-то таблеток и три пластиковых шприца, полных мутной жидкости. Зеленку я оставил, а таблетки и шприцы сунул в карман.

      Когда вернулся, Пригоршня сидел под дверью, расставив согнутые в колене ноги. Куртку он успел снять, от рубахи оторвал левый рукав и теперь качался взад-вперед со страдальческим выражением на лице. У меня самого жгло в спине и ныли мышцы, но все же я первым делом перевязал мученика, залив рану перекисью водорода. Пуля не вошла в мясо, лишь прошила материю и взбороздила кожу, поэтому мне и показалось, что плечо взорвалось.

      Во время медицинской процедуры он морщился, кряхтел и ойкал, как ребенок.

      – Что, сильно болит? – спросил я, снимая с себя куртку. Оказалось, что сзади она теперь напоминает прожженное решето.

      – Сильно! Не было в той аптечке ничего такого?

      Я достал один шприц, посмотрел название и сказал:

      – Ого! Это ж промедол.

      – Что? – простонал он.

      – Опиат такой синтетический. Сильная вещь.

      – Давай!

      – И вредная, да. Кроме прочего, может рвота быть, голова кружиться, да и целиться трудно будет, а еще…

      – Он боль снимет?

      – …При беременности его нельзя применять. Ты не беременный, Пригоршня?

      – Химик! – взмолился он.

      – Ну ладно, ладно.

      Я свернул колпачок, вонзил иголку в предплечье и ввел лекарство.

      Потом снял с себя изорванную рубашку, повернувшись к напарнику спиной, спросил:

      – Что там у меня?

      – Э… – протянул он после паузы. – В цяточках все в таких…

      – В чем? Ну ты как ляпнешь иногда что-нибудь свое, хохловское, так без пол-литры не разберешь! Что за украинизмы, Никита?

      – Никакие не украинизмы, а точечки у тебя там такие черные, пятнышки и красное вокруг них… Ну, ожоги, короче, но мелкие совсем, хотя их много, и еще синяки. И ссадины. И царапины. И шрамы, но это старое…

      – Окалиной меня обожгло, которая с того сундука полетела, – пояснил я, раздумывая, не вколоть ли промедол и себе, но потом решил не делать этого. Ну его, слишком сильный, в голове совсем весело станет, лучше таблетку какую-нибудь. Я полез в карман, а Пригоршня спросил, разглядывая меня затуманенными болью глазами:

      – Химик, что у тебя с этим… с торсом?

      – А что с ним? – спросил я, присаживаясь рядом на корточки.

      – Ну, я раньше тебя без рубахи ни разу не… Ты навроде того Фредди Крюгера, был такой старый фильм. Только какая у него рожа, такое у тебя все тело.

      Я склонил голову, разглядывая свои шрамы. Один, самый длинный, извилисто тянулся от правого плеча, пересекал грудь и доходил почти до пупка, разделяя надвое татуировку в области диафрагмы.

      – Откуда