Просто жизнь. Фердинанд Фингер

невозможное представить,

      Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,

      Удушье газов, проработанной солярки,

      И вдребезг окна от вибрации на мостовой.

      И вдруг случилось – «Мамочка родная»!

      Один танкист махнул перчаткою в руке.

      И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,

      Услышал: «Лезь на танк ко мне»!

      И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,

      Проник я в танк скользящею змеей,

      И неожиданно танкист в проеме люка

      Коснулся до щеки моей колючею щекой.

      Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,

      Не мог себе позволить, я такой.

      И в башне танка, холодом объятой,

      Был обогрет отцовской, теплою рукой.

      Громадины в броне при минус тридцать,

      Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.

      Движенье по Тверской и вниз на площадь,

      Где ждал их маленький, ужасный «Великан».

      И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,

      Как будто рвался он в последний бой,

      За каменным мостом с мальчишкою расстался,

      И тот счастливый побежал домой.

      В тот день так повезло и мне, и маме,

      Ведь мог в тот день домой не прибежать,

      Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,

      В объятья смерти несмышленыш мог попасть.

      Благодарю тебя, божественное провиденье,

      За колосок расстреливали в десять лет тогда[1],

      Тебе спасибо, танк, что дымовой завесой

      От верной смерти ты прикрыл и спас меня.

      И до сих пор с трудом я понимаю.

      Как перешел танкист смертельный тот предел.

      По временам военным знал, что ожидает

      Его немедленный и неминуемый расстрел.

      Ведь сделал он непоправимую ошибку,

      Что в танке невоенному быть разрешил,

      И нарушенье тех времен военного устава,

      Ему бы вождь народов не простил.

      В глазах вождя я был бы террористом.

      Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,

      Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,

      За это пулю в лоб я должен получить.

      Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,

      Как исстрадался без семьи с военной он поры,

      Он обнимал меня, как своего сынишку,

      Как любящий отец, вернувшийся с войны.

      А Бог велик – и русского героя

      От сталинской расправы защитил.

      И много раз он, раненый и обоженный,

      Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.

      Прошли года – мне семьдесят четыре.

      Одиннадцать годков тогда ведь было мне.

      Но я и до сих пор с восторгом вспоминаю

      Щеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.

      Елоховская церковь

      В Москве стоит Елоховская церковь.

      Ты – сердце русское, таков уж твой удел.

      Среди деревьев голубою свечкой

      Ты устремляешься в небесный беспредел.

      И пред тобой веками за веками

      Не умолкает никогда мирская суета.

      И

1

А. И. Солженицын. Архипелаг Гулаг.