Маленький оборвыш. Джеймс Гринвуд

меня за руку, я хочу помириться с ним перед смертью!»

      Отец быстро вскочил со стула, прошелся два, три раза по комнат, – так тихо, что едва слышно было, как его кованные сапоги прикасались к полу, – остановился спиной к Дженкинсу и лицом к картин, висевшей на стене, и простоял так нисколько минут.

      – Дженкинс, – сказал, он наконец, продолжая смотреть на картину: доктор всех прогнал оттуда… Я боюсь идти туда… Сходите вы, позовите свою жену!

      Дженкинсу видимо неприятно было исполнять это поручение, но ему не хотелось своим отказом тревожить и без того огорченного отца. Он вышел из комнаты, и вскоре мы услышали шум его шагов, поднимавшихся по лестнице. Через нисколько секунд в комнату вошла сама миссис Дженкинс вместе со своим мужем. Увидя нас, она всплеснула руками, упала на стул и начала громко рыдать. Я ужасно перепугался.

      – Что же мама встала теперь? – спросил я у неё.

      – Встала? Нет, мой бедный ягненочек, – отвечала она, задыхаясь от слез: – нет, бедный сиротка! Она никогда уж больше не встанет.

      На минутку отец отвел глаза от картины и взглянул на миссис Дженкинс, как будто хотел что-то сказать, но промолчал.

      – Она умирает, Джим, – продолжала Дженкинс. Доктор сказал, что нет надежды спасти ее!

      И миссис Дженкинс снова зарыдала. Старый муж её ходил вокруг неё и старался утишить ее. Я не хорошо понял что она сказала, но слова её почему-то сильно перепугали меня, я подбежал к ней и спрятал голову в её коленях. Отец, казалось, не обращал на нас внимания. Он прислонился лбом к стене, и вдруг я услышал странный звук: пит, пат, пит. Картина, которую он так внимательно разглядывал перед тем, была приклеена к стене только верхней частью, нижний угол её заворотился, и, вероятно, слезы отца, падая на этот угол, производили странный звук: пит, пат.

      Вдруг он сделал усилие над собой, вытер глаза носовым платком и повернулся к нам.

      – Доктор, наверху? – спросил он.

      – Да, конечно, неужели я бы оставила ее одну!

      – Я пойду туда, – решительным голосом проговорил отец.

      – Нет, не ходите, Джим, – убеждала Дженкинс: – доктор говорит, что ей нужен покой, что всякое волнение усиливает её страдания.

      – Говорю вам, что пойду, – повторил отец. – Бедняжка! Она хочет держать ту руку, которая так часто била ее! Она просит меня помириться:

      Подождите здесь, миссис Дженкинс, может быть, ей надобно сказать мне что-нибудь по секрету.

      Он вышел из комнаты, но в эту самую минуту сверху раздался нетерпеливый голос доктора.

      – Миссис, как вас там! Идите скорее сюда! Нужно же ей было уходить именно теперь!

      Миссис Дженкинс вскочила с места и бросилась наверх, за ней пошел и отец.

      Недолго пробыл он наверху. Скоро шаги его снова раздались по лестнице, и он вернулся к нам.

      Он взял меня на колени, облокотился на стол, закрыл лицо руками и не говорил ни слова.

      Дело было в половине сентября; вечера становились темны и холодны. Мы сидели все трое молча. Старый Дженкинс мастерил клетку для канареек.

      Вдруг отец встрепенулся и неожиданно закричал: