Кремль. Иван Наживин

очень многого в своих верованиях отрешился в зеленой глуши своей Нил, но все же, если бы его спросили, православный ли он, он, вероятно, удивился бы: у него могли возникнуть сомнения в том, православна ли православная Церковь с ее пышными и тупыми иерархами, но о себе таких сомнений у него не было. Здесь, в скиту, он первым делом поставил церковку себе. Но в последнее время он чувствовал все чаще, все яснее, что он, независимо от своей воли, уходит к каким-то далеким и светлым берегам…

      Нил встал. В душе его был великий и светлый покой. Ему было не нужно ничего. И в этом-то вот и была высшая свобода и радость, которых не знают смертные, извечные слепыши. Он чувствовал, что эти рати старых елей, эта светлая река, эти синие дали, эти медведи, эти облака – все это Он, не он, Нил, который родился и скоро умрет, а тот Он, Который живет в нем, Ниле, и из Которого нельзя выйти: Единородный Сын, сущий в недре Отчем…

      Тихо, едва заметной тропкой, Нил побрел к своему скиту. На бревнах, оставшихся от постройки, сидели трое. Первым движением при виде людей у Нила было всегда: куда и как скрыться? Но, как всегда, доброта победила: сколько шли, мучились, стало быть, есть в нем нужда. Он не торопясь подошел к гостям и из-за кустистых бровей поглядел на них своими мягкими, но читающими в душе глазами и, заложив руки за лычко, которым был подпоясан его худенький подрясник, устало, но мягко проговорил:

      – Ну, здравствуйте, люди милые… Не ко мне ли побеседовать пришли?

      Павел, встав, совершил обычное метание. Нил сделал движение, чтобы остановить его, но не успел и укоризненно покачал головой.

      – Не тебе, отче, не тебе!.. – проникновенно проговорил Павел. – Но Тому, Кто избрал тебя сосудом мудрости Своея… Не препятствуй любви и радости.

      Нил, сделав усилие удержать слезы умиления, любовно потрепал Павла по щеке.

      – Ну, садитесь, гости милые… Тут на солнышке нам гоже будет… Откуда пришли?

      Поговорили сперва о повседневном. Нил точно нащупывал легонько души. И сразу выделил Тучина.

      – Слышал я, слышал о делах ваших новгородских… – сказал он. – Великая гордыня одолевает князей московских. Дошло уже до того, что Церковью повелевать хотят. Митрополитов попы московские выбирают только тех, которые государю угодны, а великий князь Василий покойного митрополита Иону, дружка своего, взял да и святым сделал – точно вот в окольничьи или в стольники произвел. А Иону многие ведь помнят. Пафнутий Боровской никогда его пастырских наставлений не слушал, а тот вызвал его к себе, отдул собственноручно жезлом своим и заключил в оковы. А помер, святым сделался. Много, много воли взяли князья московские – не знаю уж, к добру ли… – сказал он и вдруг оборвал: – Ни к чему все это. Ну, с чем же вы, люди добрые, пришли ко мне?

      – Кто с чем… – мягко улыбнулся Тучин. – Всякий своего ищет, отче… А тихая пристань всем нужна…

      – Она в тебе… – обласкав его глазами, сказал Нил. – Не ищи в селе, а ищи в себе… Вот ваши новгородцы, слышал я, все какую-то новую веру придумывают