Камни в огород. Пётр Гулдедава

и страхи болезней

      толкают людей на мытарства,

      а слово бывает полезней

      иного земного лекарства.

      Поэзия – вольная птица,

      но в песнях на все голоса

      поэту нужна не синица,

      а звон журавлей в небесах.

      Уставший от быта без света

      с разбитым невзгодами сердцем,

      излечится словом поэта —

      веками испытанным средством.

      Коллизия камня и лезвия,

      земная реальная мистика, —

      для жизненной прозы, поэзия —

      лечебная нейролингвистика.

      Искус

      Когда становится по нраву

      журить, хвалить и поучать,

      и лести сладкую отраву

      в привычных дозах получать, —

      строчи поэмы или стансы,

      но роль твоя невелика:

      ты карта хитрого пасьянса

      И убедишься, в горьком шоке

      отсеяв ложное в молве,

      что ты его резервный «джокер»,

      фальшивый козырь в рукаве.

      Отринь хвалу лукавой славы!

      Сомкни горячие уста

      и улови в сияньи справа

      дыханье воинов Христа!

      «В самородных стихах за века…»

      В самородных стихах за века

      не тускнеют природные краски.

      Вечной свежестью дышет строка

      с ароматами няниной сказки.

      Пусть былого нельзя изменить:

      воды времени невозвратимы, —

      доброй памятью можно размыть

      залежалые глыбы рутины.

      И течёт – за строкою строка —

      к лукоморью бездонных познаний,

      перекатыши воспоминаний.

      Стихии

      «Не на китах, не на слонах-быках…»

      и не на грозной мощи львиной пасти, —

      земная твердь стоит на чудаках, —

      хоть короли они, хоть не у власти.

      Желанье знаний точит их, как червь,

      и чудаки, всерьёз и без обмана,

      идут в простые плотники на верфь,

      как Государь Всея Руси Романов.

      Всё дело – в личной воле удальца,

      рискнувшего на миг поверить сказке,

      забыв про статус первого лица

      и вечный гонор родовой закваски.

      Но и от лучшей племенной овцы —

      умней барана твари не рождалось.

      Порой на трон взбирались наглецы,

      «Он с грустью смотрит на Тверскую…»

      Он с грустью смотрит на Тверскую,

      где, возлюбив заморский смак,

      по русской пище не тоскуя,

      Москва «подсела» на «Бигмак».

      Стоит в смятеньи он глубоком,

      застывшим взором видя суть

      того, каким нам выйдут боком

      глаголы типа «сникерснуть».

      Тропой народного признанья

      букеты лилий и гвоздик

      несут к ногам его славяне,

      и финн, и друг степей калмык.

      Стоит поэт, судьбе покорный,

      и головой слегка поник:

      тропу метёт не русский дворник,

      а добросовестный таджик.

      Дожди ненастий оросили

      певца