Бальзам на душу. Светлана Алешина

насторожилась я. – А что такого у Федченко было в прошлом?

      Семен Семенович все-таки поднял голову и посмотрел на меня, а я увидела в его глазах неприкрытое сожаление пополам с презрением.

      – Ну, тут уж я сдаюсь! – воскликнул он, театрально воздевая руки. – Делайте со мной, что хотите, а вашего образа мыслей я решительно не понимаю. Вы ищете встречи с человеком, о котором ровным счетом ничего не знаете? Вы случайно не героем войны собирались его отобразить? – Взгляд Семена Семеновича наполнился горькой иронией.

      – Таких мыслей не было, – призналась я. – Потому что о Федченко я действительно мало что знаю. А он, выходит, не был героем войны?

      – Не знаю, может быть, и был, конечно, – убийственным тоном сказал директор. – Только не в тех войсках. Вы не знаете, что Федченко до сорок пятого года служил в карателях? Грубо говоря, являлся эсэсовцем со всеми вытекающими отсюда последствиями…

      В первую минуту я растерялась. До сих пор подобная мысль даже не приходила мне в голову. Но она была безусловно важна – я немедленно вспомнила о картах более чем полувековой давности и почувствовала, что нахожусь совсем рядом с разгадкой.

      – Федченко был эсэсовцем? Откуда вам это известно? – взволнованно спросила я.

      Семен Семенович снисходительно пожал плечами и ответил:

      – Это все-таки наша работа, уважаемая Ольга Юрьевна! Какой-то минимум сведений о своих подопечных мы обязаны иметь. Даже если они нас не очень интересуют.

      – А не могли бы вы поделиться ими со мной? – спросила я. – Честное слово, это очень важно!

      Директор вторично пожал плечами.

      – Строго говоря, я уже поделился, – заявил он. – Больше мне сказать вам нечего. Федченко не докладывал мне свою биографию. Я лишь знаю в общих чертах, что во время войны он служил в эсэсовской дивизии, которую формировали из украинцев, – «Галичина», что ли, – затем до 1947 года скрывался в Тарасове под чужой фамилией, затем был арестован и отсидел в лагерях в общей сложности около двадцати пяти лет. Где он был потом, не знаю, но в 1985 году он опять приехал в Тарасов, полностью реабилитированный, и даже, кажется, поселился в том же доме, где жил прежде. У него здесь оставалась сожительница – она умерла лет десять назад. А он, как видите, жил до сих пор, ничто его не брало – ни лагеря, ни болезни. Видно, такие и на том свете никому не нужны.

      – И тем не менее он умер, – подытожила я. – Интересно, что записано в свидетельстве о смерти?

      – Что там может быть записано? – проворчал Семен Семенович. – Умер во сне. Остановилось сердце. Вскрытия не проводилось – в девяносто лет любая смерть уже считается естественной, не так ли? Похоронили уже на следующий день. У нас это делается быстро.

      – Значит, к этому человеку никто не проявлял интереса? – спросила я.

      Семен Семенович недовольно поморщился.

      – Во всяком случае, не я, – сказал он. – У меня здесь не один десяток более симпатичных пожилых людей, которые действительно заслуживают интереса