Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны. Джульет Греймс

феврале 1922-го Антонио, по обыкновению обрюхатив Ассунту, снова отбыл за океан. На сей раз Ассунта родила мальчика, который получил имя Джузеппе. Антонио, по-видимому разочаровавшийся в идее отцовства, домой по такому случаю не припожаловал. Он не озаботился даже отправить семье деньги или хоть письмецо, из коего жена узнала бы, что муж ее не свалился в канаву и не сломал себе хребет. Двадцатитрехлетняя Ассунта с тремя малышами на руках ежедневно повторяла уроки военного времени – иными словами, совершенствовалась в изобретательности. Короче – выживала.

      Так шли годы. Ассунта заботилась о троих живых детях и молилась за умершую дочь. Латала одежки, стирала пеленки; кормила детей хлебом, который пекла из муки, которую молола из пшеницы, которую сама же и растила на клочке земли. Засаливала овощи, сушила бобы, запасала, будто суслик, каждую малость, чтобы дети не голодали даже в самое скудное предвесеннее время. В горах она собирала хворост, таскала его домой. Так и вижу Ассунту: на голове колышется охапка сухих веток, перевязанных льняной тряпкой; на груди, тоже в тряпке, подвешен младенец Джузеппе, Стелла вцепилась в левую руку, Четтина – в правую. Ассунта выкорчевывала камни в огороде; копала; обихаживала плодовые деревья; ходила к колодцу по пять, а то и по десять раз на день, чтобы была вода для стряпни и стирки.

      Вот он, побочный эффект эмиграции: это социальное явление совершенно нивелирует авторитет отца семейства. И впрямь, на что Ассунте – да и любой другой женщине – муж, если все, буквально все она делает сама?

      Одно из самых ранних воспоминаний Стеллы Фортуны Второй связано с днем, когда она едва не умерла в первый раз. Я говорю о баклажановой атаке. Для большинства людей третий-четвертый годы жизни – это неполный набор эпизодов, смутных, расплывчатых, словно контуры на картинах импрессионистов; это не законченные сцены, а какие-то обрывки, не диалоги, а отдельные слова. У Стеллы все иначе. К ней осознание себя пришло не в виде клочков некоей ментальной кинопленки, а в виде целого «фильма»; вдобавок оно пришло поздновато – в четыре с половиной года. Сознание возвращалось к ней в темной комнате, пропитанной сладко-гнилостным запахом мяты и жгучей болью.

      Взрослая Стелла отлично понимала: Господь явил милость, избавив ее от воспоминаний о самом происшествии. Жаль, что милости хватило лишь на это, жаль, что она, милость, не распространилась и на воспоминания о последовавшей боли. С другой стороны, хорош был бы Отец Небесный, если бы не учил нас извлекать уроки из своих ошибок!

      А вот чего Стелла не помнила, так это самого эпизода. Ассунта готовила баклажаны в оливковом масле. Чугунная сковородка – самая ценная посудина в доме – стояла на жаровне. Стелла, вероятнее всего, прельстилась панировкой из хлебных крошек. Девочка привстала на цыпочки, ткнула пальчиком в ломтик баклажана и отпрянула, обжегшись, а сковородка потеряла равновесие и опрокинулась. Кипящее масло пролилось Стелле на правую руку и на грудь. Платьишко у Стеллы было с длинными рукавами. Ткань, пропитавшись маслом, прилипла к коже. Неизвестно, кричала Стелла или нет. Вполне могла и не кричать – она