Рыжая. Ирина Говоруха

весны маялся желудком, сильно похудел, но предвкушая начало грибного сезона, хорохорился. Сплел две глухие корзины и смастерил сачок для ловли бабочек. Съездил к сыну и остеклил тому балкон. Поставил памятник на могиле Леночки вместо деревянного креста. Бесполезный теперь крест собственноручно сжег в ближайшем овраге. Поменялся в лице, и оно стало каким-то неестественно симметричным.

      Бабушка вышла на пенсию и хворала днями напролет. Жаловалась на сердце и ноги. Уверовала, что на них проклятие, и девочка пыталась его снять, рисуя магические соляные круги, зажигая свечи, читая молитвы. Баба Шура в такие минуты доставала семейную фотографию, на которой все еще были живы и здоровы, и подолгу с грустью ее рассматривала, подперев щеку.

      В тот день по телевизору транслировали конкурс «Московская красавица». Ирка не моргая пялилась в экран. По сцене Дворца спорта прохаживались плоские девушки в блестящих купальниках, люрексовых платьях, чалмах, брючных костюмах. Они одинаково улыбались и однотипно отвечали на вопросы Михаила Задорнова. Неожиданно раздался стук в дверь. Нервный. Недобрый. Девочка подставила табурет, взглянула в глазок и открыла. На пороге маячила соседка, жившая этажом ниже. Тетка брезгливо взглянула на ребенка, словно на таракана, и рявкнула:

      – Есть дома кто-нибудь из взрослых?

      – Нет. Бабушка с дедушкой ушли на рынок.

      – Ну тогда иди сама, забирай мать, а то ее сейчас весь двор переимеет.

      Ирка позорно икнула и завозилась с обувью.

      – Где она?

      – За гаражами. Прохлаждается в позе звезды. И не забудь захватить ей одежду, а то придется вести в чем мать родила.

      Ирка метнулась к шкафу и перепутала полки. Вывалила на пол теплые свитера и тут же стала запихивать обратно. Затем выудила комбинацию и зачем-то полотенце. Прыгнула в первые попавшиеся тапки и захлопнула дверь.

      Глава 2

      Ильин день

      1964 год. Август.

      Что может быть увлекательнее переезда? Взрослые тужатся, ссорятся, что-то роняют, жонглируют крепкими словами, объединяются в пары-тройки и считают: «Раз-два, взяли!». Сталкиваются в темных коридорах и на лестничных пролетах. Пыхтят похлеще парадных самоваров, растопленных щепками в храмовый день. В доме – форменный бардак. На полу стопки книг, настенные часы, связанные бечевкой дерматиновые стулья, горшки с юккой, корзины. Глобус, лысая кукла и балалайка с одной уцелевшей струной. Баба Фима бережно упаковывает в твердую бумагу хрустальные вазы и селедочницы с криво нарисованным фундуком. Банки с компотами и белыми грибами. Трясется над своей артельной мебелью из шпонированной фанеры. Пересчитывает нажитое добро: буфет, керосиновая лампа, табуреты. Любовно заворачивает в газету портрет Галочки. На нем девочка восседает на диване в телогрейке и битых валенках и читает газету «Труд», нацепив на нос очки-консервы.

      Мама Шура постоянно одергивала тесноватый халат и распихивала вату в модельные