Цицерон – мастер публичных выступлений. Или роман об истинном римлянине. Том II. Василий Князев

перечислял имена и даты, а клерк вместе с Гераклием называли уголовные, гражданские и административные дела. Через пару часов Цицерон, уставший, но довольный, произнес:

      – Все стало ясно как божий день. Эта книга – ценное свидетельство о вымогательствах Верреса. Все вышеназванные граждане в момент займа находились под судом, и, видимо, деньги им были нужны, чтобы откупиться от несправедливого решения суда не в их пользу. Пусть попробует Веррес выкрутиться теперь.

      – Подождите, подождите, а это еще что? – произнес Цицерон, обнаружив какую-то помарку на одной странице.

      «Возможно, писец допустил ошибку, соскоблил несколько букв и вписал другие?», – подумал Цицерон. Запись была следующего содержания: выплачено сто тысяч сестерциев Гаю Верруцию. Цицерон продолжил листать дальше книгу, подумав, что может еще что-то подобное встретится, и точно, он не ошибся. В записях за следующий месяц опять контора выплатила некоему Гаю Верруцию кругленькую сумму. Таких записей набралось несколько десятков. И во всех было одно и то же: контора выплачивала деньги некоему Гаю Верруцию, и всегда после второго «р» шло затертое и исправленное место. Цицерон поднял глаза от книги и, внимательно посмотрев на Карпинация, спросил:

      – Кто такой Гай Верруций?

      Вид Карпинация был жалок. По лбу тек пот, лицо стало красное, как у только что сваренного рака. Он пытался что-то выдавить из себя, но только заикался и блеял что-то невнятное.

      – Карпинаций, именем государственного обвинителя привлекаю тебя к суду за мошенничество. Гераклий, отведи этого мошенника в тюрьму, пускай там сидит и ждет, пока ведется следствие по этому делу.

      Взяв под руки поникшего и обмякшего Карпинация, они вывели его из конторы.

      – Ну, Тирон, пойдем и мы с тобой к нашему уважаемому наместнику Сицилии Луцию Метеллу и предъявим иск, – произнес усталый, но довольный Цицерон.

      Метелл встретил без радости Цицерона, но, получив предъявленный иск, вынужден был назначить день суда и председательствовать на нем. Так как времени у Цицерона было крайне мало, то суд был назначен на другой день рано утром.

      На главную площадь Сиракуз сбежалась чуть ли не вся Сицилия. Все жители очень любили и уважали Цицерона и хотели его поддержать, если потребуется.

      На ростру поднялся ритор. Перед жителями стоял тридцатишестилетний стройный, уверенный в себе и своей правоте римский сенатор, облаченный высшей властью – империй.

      – Мои дорогие друзья! – начал свою речь Цицерон.

      Он приложил свою руку к сердцу и низко поклонился.

      – Больно мне от того, что не по радостному событию мы с вами здесь встретились, не счастливый повод собрал нас всех вместе, а горестные и печальные события правления Гая Верреса, — проникновенный голос Цицерона был печальным и тихим. – Мое сердце разрывается от горя и страдания! Мне стыдно! Стыдно за римского претора, управлявшего так