Дом окон. Джон Лэнган

Он предается фантазиям, находясь внутри и, в то же время, снаружи; он спокоен и почти счастлив, но тут мимо пролетает машина и возвращает его к самому себе и к его горю.

* * *

      Он возвращался за час до рассвета, и слова били из него фонтаном. Я стояла и вглядывалась в кухонное окно, гадая, куда он ушел, пока во дворе не загорались огни, возвещая о его возвращении. Или же спала за кухонным столом, и скрип входной двери будил меня. Роджер едва доползал до дивана: лицо его блестело от пота, а грудь тяжело вздымалась. Воспоминания об инфаркте были еще живы в памяти, и я мысленно возвращалась в тот день, когда он откинул голову на подголовник, пока я неслась по 299-му шоссе. Его кроссовки и кромка штанов были насквозь мокрыми от росы. Я наливала ему стакан воды и, чтобы он не слег с простудой, заставляла завернуться в полотенце. Он валился на диван, прижимая стакан ко лбу, и говорил: «Я не рассказывал тебе о своем отце?»

      Я отрицательно качала головой. Не считая самой общей информации – отец, мать, младший брат и сестра, каждого из которых преследовали болезни и несчастья, – я ничего не знала о его семье. Он никогда о ней не рассказывал. Когда мы встретились, большая часть жизни Роджера уже пролетела, и все связанное с его семьей казалось далеким и незначительным.

      Роджер осушал стакан и, поблагодарив, отдавал его мне. Как только я собиралась отнести стакан на кухню, он начинал свой рассказ.

      – Мой отец был алкоголиком. Но там, где я рос, этот термин был не в ходу. Если человек любил накатить лишнего, то либо он был заядлым пьянчугой, променявшим жизнь на алкоголь и постоянно выставлявшим себя на потеху публике, либо с залитыми нездоровым румянцем щеками и шумным дыханием заявлял, что это не твое собачье дело. Так вот мой отец был алкоголиком из сорта «не твое собачье дело», но это звание никак не шло вразрез с тем фактом, что он также являлся владельцем сети городских магазинов розничной торговли и дюжины жилых домов. Да, любимая, Джоан не единственная, кто вырос в достатке. Отец не выпускал бутылку из рук, но никогда не позволял своему пристрастию препятствовать исполнению деловых обязательств, так что это было его сугубо личное дело. И то, что он навеселе избивал моего брата, сестру и меня, было нашим и только нашим личным делом.

      Я знал, что если он был пьян, то скоро кто-то да заработает. В каком-то смысле он был приятно предсказуем. С, так сказать, постоянной скоростью он потягивал спиртное в течение долгого рабочего дня – уходил, когда еще не было семи, и возвращался к ужину в шесть, – а во время еды происходил резкий всплеск активности, и к тому времени как мать приносила десерт, он успевал опрокинуть еще два-три стакана виски. И тогда что-нибудь случалось: однажды я уронил со стола его десерт; другой раз Рик, мой брат, шаркнул стулом по полу; или моя сестра, Элизабет, слишком сильно засмеялась и разбрызгала молоко по всему столу. Если нарушителю спокойствия не посчастливилось сидеть в непосредственной близости от отца, то его тяжелая рука вздымалась и лупила