Смотрящий. Эдуард Константинович Голубев

как серый также, неторопливо, воротил её обратно, вывернул, поднёс к морде и стал облизывать подушечки когтей. Мало того, что зверь ничего не видел, он ещё не чувствовал боли и страха. Это выглядело более, чем ненормально. С другой стороны, и это успокаивало, в поведении волка не было не единого намёка на агрессию. Затем, продолжая всё также не замечать меня, лесной хищник опустился на передние лапы, уткнулся носом в землю, прикрыв его той, что была подпалена. Глаза закрылись. Казалось, он уснул в этой странной позе, и только неадекватное, как и всё происходящее с ним, движение ушей говорило об обратном. Я не имел научных званий в зоологии, тем более, в одном из её разделов – этологии, изучающей поведение и инстинкты животных, но основные понятия в этом вопросе не были для меня чужды. Мало нашлось бы людей, кто смог сразу объяснить происходящее. Одно ухо волка было прижато, что говорило об угнетенном состоянии или о болезни, когда второе стояло торчком, слегка вращаясь, явно прислушиваясь к чему-то. Секунд через тридцать его глаза резко открылись, словно экран включившегося по будильнику телевизора, заставив меня дёрнуться от неожиданности. Теперь зрачки сузившись, среагировали на огонь, и в них появилось осмысление происходящего. Он посмотрел на меня, встал на передние лапы и медленно задом начал отходить, с неподдельным трепетом постоянно озираясь направо в непроглядную тьму кустарника. Серый явно чего-то боялся и это был не я, не костёр. Это был кто-то скрывающийся рядом. Темнота медленно поглотила обратно силуэт волка, и в такой ситуации меня уже согревало не пламя, а щёчки с перекрёстной насечкой и рельефом звезды рукоятки пистолета Макарова.

      Даже не знаю, как объяснить, но не было чувство страха, это было ощущение непонятной опасности, которая вызывала напряжение, особенно в большом пальце кисти правой руки, лежащем на взводе ударника. Понимая бесполезность созерцания стены кромешного мрака в глубине чащи, я полностью переключился на акустическое восприятие, снова присев около входа в шалаш. Вокруг стояла гробовая тишина, разбавленная только легким треском тлеющего костра. Если этот кто-то и прятался в пуще, то надо отдать должное, делал это искусно. Ночью, передвигаясь в лесу и даже стоя на месте, практически невозможно сохранить полное безмолвие. Всегда найдется маленькая ветка, которая предательски хрустнет под твоей ногой, вспугнув спящую птицу, и хлопанье крыльев взорвут воздух также резко, словно аплодисменты в зале после классически выдержанной актёром театральной паузы. Как не напрягался слух, молчание леса было стабильно мертвым – полный штиль по шкале Бофорта. Ощущение чужого присутствия постепенно покидало, и я решил, что днём обязательно загляну в эти заросли кустарников в поисках чьих-либо следов. С приходом этой мысли тело сбросило немного напряжение, периодически давая прикрывать глаза в приятной дремоте и позволив себе моментами немного расслабиться, оставив только на боевом дежурстве дар слышать.

      Глава 3. “Империя”