Забвение. Леонид Зорин

на месте. Валерий должен был преуспеть. Он и преуспел, но не взмыл. Видимо, подвела даровитость. Взмыл Виктор – и до каких высот! Вот уж не думал я, что он будет грозно мерцать в Большом Президиуме.

      А я, харизматик, стал адвокатом, членом Коллегии защитников, Присяжным Поверенным нового типа. Скромным малоизвестным солдатом монопартийного правосудия. С тем и примите. То было порывом почти безотчетного абсентеизма, конечно же, весьма относительного.

      Как бы то ни было, адвокат все же не вовлечен в иерархию, а общество, в котором я жил, было иерархично до крайности. Как и положено новому миру, который был призван внедрить и задействовать свою социальную справедливость. Мир этот уступил пространство нынешнему обломку империи, который костенеет тем больше, чем он становится вертикальней. Но это уже совсем другая, новейшая история Родины.

      Итак, я обманул ожидания. Возможно, что этому поспособствовало мое желание «со-сре-до-точиться». Этим глаголом иной раз я пользовался как средством защиты, когда отбивался от опостылевших укоризн. Приятели меня им подразнивали, произнося его с некой торжественностью. («Внимание! Алексей Головин сосредоточился. Не отвлекайте!») Что за потребность? Я не мыслитель, не гуру, не рвался на них походить. Если я не просто отшучивался, не заслонялся от нотаций, а в самом деле хотел собрать в единый пучок подколодную жизнь, понять, наконец, себя самого, то что за цель я этим преследовал? Не лучше ли было прожить свой срок насыщеннее и интенсивней, сообразуясь с законами времени, в котором мне выпало существовать? Было б что вспомнить и воскресить на этом последнем перегоне, который мне даровал Тимотеус.

      Заметили жалкую проговорку? «Было б что вспомнить». Все тот же культ Памяти. Нет, не для жизни должны мы жить – живи, чтоб потом вспоминать о жизни. Стремись наломать побольше дров – будет что после бросать в камин и воскрешать в разведенном огне. В конце концов, сидеть у камина – это классический ритуал. Поэтический фасад одиночества. Однажды я спросил у Безродова: как он справляется с этой Сахарой? Старец сказал: «На вербальном уровне, но эффективно – я называю одиночество уединением». Не знаю, годится ли для меня такая уловка. Я чувствую разницу. Уединение мы выбираем. Одиночество выбирает нас. Может быть, были правы приятели и стоило «оправдать надежды» – пусть не на их, а на свой манер?

      Некогда канцлер Горчаков после разгрома в Крымской войне провозгласил отказ державы от роли главного игрока и европейского жандарма: отныне Россия сосредоточивается. Но я-то в свои молодые годы еще не испытывал, не изведал боли тотального поражения, был бодр духом и быстр разумом – такой отечественный Невтон. Меня-то почему потянуло в объятия изоляционизма? Протест? Скорее всего, протест. Причем эстетического свойства. Моя очевидная терпимость странно соседствовала с брезгливостью, способность держать себя под контролем – с частыми приступами тошноты, предательски клокотавшей в горле. Тошнило от запаха гнили и пота, тошнило от этих скачек в болоте,