Столыпин. Аркадий Савеличев

ни изменить, ни порушить. Он выглядел молодцом, родитель-генерал. Жаль, мать уже не видела, как он саблей салютовал еще не коронованному императору, а император отдавал честь ему, коменданту Кремля, и жал руку, затянутую в белейшую перчатку.

      Сыну коменданта император руку не жал, но как-то само собой вышло, что придворное звание камер-юнкера сменилось на звание камергера. А чтоб на торжествах, среди лощеной царской свиты, сын не выглядел белой вороной, накануне выпал ему на грудь и орден Святой Анны. Ну как же – отец-то при всех орденах!

      Петр Аркадьевич Столыпин все это, внешнее, всерьез не принимал. В душе он оставался большим пересмешником. И ничего удивительного, если бы предложил императору, по примеру отца, поменяться шляпами… хотя император-то был, конечно, в военном картузе и мог снимать его только тогда, когда вздевали корону.

      Нет, цари, государи, императоры, даже какие-нибудь западные короли, – «шляпопо» свое ни с кем не обменяют!

      Сидя в библиотеке Колноберже или зимней порой в дворянском собрании древнего города Ковно, новоиспеченный камергер не прочь был и посмеяться над московскими причудами. Это ничуть не умаляло его родовой мысли: «Я есмь русич!»

      С этой мыслью и комендант Кремля Аркадий Дмитриевич Столыпин прожил еще четыре года после достопамятной коронации, но перешагнуть в двадцатый век не смог…

      Видя его бренные дни, Петр Аркадьевич в августе срочно приехал в Москву, а в ноябре уже и на похороны.

      Уходил год 1899-й от Рождества Христова.

      Часть третья

      Губернские страсти

      I

      В высочайшем указе 30 мая 1902 года император Николай II повелел:

      «Ковенскому Губернскому предводителю Дворянства, Двора нашего в звании камергера, Статскому Советнику Столыпину Всемилостивейше повелеваем быть Исправляющим должность Гродненского Губернатора, с оставлением в придворном звании».

      Едва ли Николай II помнил в лицо сына почившего в Бозе коменданта Кремля; мало ли в его громадной свите во время коронации мелькало молодых и старых, бритых и бородатых, усатых и безусых, умных и глупых лиц. Голову в сие время следует держать высоко, чтобы замечать где-то там, внизу, своих подданных. Право, и при невысоком росте новоявленного царя все движущееся у его ног казалось слишком мелким, недостойным внимания. Если и отягощало что мысль, так одно: «Не споткнуться б да не грохнуться на виду у всех…» Плохая примета, истинно плохая.

      Телеграмма, разумеется, пришла не за подписью «Хозяина земли русской», как значилось в соответствующей графе при переписи населения. Довольно и министра внутренних дел.

      Но даже и при такой важности государевых дел самого камергера не сразу сыскали. У него были дела поважнее – семейные, личные…

      Тяжело заболела старшая дочь, Мария – Матя, которая к тому времени была уже, собственно, на выданье – семнадцатый годик. Вернее, заболела-то она еще зимой, а еще вернее – и раньше признаки болезни замечались: и в прошлом, и в позапрошлом году ездили в Кенигсберг и Берлин – советоваться с медицинскими светилами. Из Колноберже было ближе до