Джейн Доу. Без сожалений. Виктория Хелен Стоун

он или нет.

      – Ничего серьезного, – отвечает Люк, и я понимаю, что смогу заполучить его, если захочу. И очень может быть, что захочу. Он как приятный ополаскиватель для полости рта после общения со Стивеном.

      Мы ведем приятную беседу, вспоминая учебу в колледже. Когда приступаем к еде, Люк спрашивает, как поживает Мег.

      – Она умерла, – отвечаю я и только после этого соображаю, что такое следовало бы сообщать чуть помягче.

      Его вилка со звоном падает на тарелку.

      – Что?!

      – Мег умерла. В феврале.

      – Но… как?

      – Покончила с собой.

      Он бледнеет, и я медленно откладываю вилку: ведь если продолжу есть, то буду выглядеть черствой. Мною владеет неподдельная скорбь, но я приглушила ее особым способом, который непонятен другим. Скорбь во мне, но она не мешает мне функционировать.

      – Господи, – шепчет Люк. – Ты поддерживала с ней связь?

      – Да. Она была моей близкой подругой.

      – Джейн, я так сожалею…

      Он единственный, кому я рассказала. Всем остальным было бы плевать. Но он знал Мег и знал, что она значит для меня.

      – Наглоталась таблеток, – говорю, хотя он и не спрашивает.

      – Прости. Тебе, должно быть… – Люк не представляет, как закончить предложение, и я тоже не могу его закончить. Я не знаю, что мне может быть. Больно, да. Одиноко. Но еще я злюсь. И рвусь отомстить. И мне всегда холодно. Моя жизнь пойдет своим чередом, тут нет никаких сомнений. Я справлюсь. Все изменилось.

      – Вот так я оказалась здесь, – говорю я, и это маленькая часть правды. – Просто… мне нужны были перемены. Когда я увидела, что в Миннеаполисе есть шанс, я восприняла это как знак.

      – Сожалею, что ты потеряла ее.

      Потеряла? А разве я ее потеряла? Скорее, она сама взяла да исчезла. Я точно знаю, где она. Не здесь. Именно к этому она и стремилась. Должна ли я грустить из-за того, что она исполнила свое желание?

      Беру вилку и ем французский тост, пока тот не остыл. Запоздало понимаю, что должна была бы расплакаться или как-то еще выразить свою скорбь, но сейчас ничего не поделаешь, да и Люк, кажется, испытывает облегчение.

      – Она была так добра, – говорит он после минуты молчания. – Надо бы послать цветы на ее могилу.

      Для меня все это бессмысленно. Мег не почувствует разницы. Но я говорю ему название кладбища, потому что знаю: такие мысли, как у меня, надо держать при себе. У людей вообще много ритуалов, которые мне непонятны.

      Моя бабушка умерла, когда мне было двадцать, и я ухитрилась не заявить матери, что деньги, которые пошли на похороны, стоило бы потратить на что-нибудь более полезное, чем закапывание трупа в землю. На продукты, ремонт машины, залог для моего никчемного братца… Черт, она могла бы вложить хоть один жалкий доллар в мое образование, чем выбрасывать деньги на эту старую каргу.

      Хотя я и ухитрилась не заявить все это матери, все же изложила свое пренебрежение к похоронам сотруднику похоронного бюро. Сказала ему, что нам следовало бы кремировать тело и закончить на этом. Его маска вежливого участия на мгновение исчезла, и под ней обнаружились