Тысячелетний воин Ярополк. Игорь Осипов

оставив обозы на месте. Плелись до несчастной деревушки хоть и недолго, но с тяжкими думами. За весь путь никто ничего не спросил, ибо боялся попасть под горячую руку, а сам княжич молчал, аки сыч насупленный.

      Заприметили нас издали, особливо княжича, что в ярком красном плаще был, а на голове шлем с полированной личиной. Земли спокойные здесь, и окромя небольшого частокола вокруг десятка домов никакой другой защиты не имелось.

      На древке хоругвь развивается.

      Плёлся я, а после стоял у деревни позади всего войска, посему не слышал, о чём с деревенским головой разговаривали, но вот Ратибор закричал злобно, видать, грубо ответили ему, раз опять взбеленился. Хотя у него норов такой, что и косого взгляда достаточно, чтоб с пеной у рта ругаться начал.

      – Ты кому дерзишь, падаль?! – донеслось до меня.

      В ответ было лишь неловкое бурчание.

      – Да никак не дерзновею, княже, но у нас последние три коровы остались. И кобыла одна на всю деревню, – разобрал я.

      Упасть бы мужику в ноги с плачем и причитаниями, может, и обошлось бы, ну а сейчас княжич выхватил свою плётку, прыг с седла и давай деревенского голову ею бить.

      Я подался вперёд, хмуро глядя на происходящее. Старик корчился на земле, безуспешно пытаясь прикрыться руками, а совсем сошедший с ума от злобы и ярости Ратибор бил его и бил. На холщовой рубахе выступила кровь. Тяжело дышащий княжич остановился только тогда, когда деревенский голова затих и перестал дышать.

      – На кол! Всех на кол! Чтоб другим неповадно было! – заорал вдруг Ратибор и плюнул на тело.

      Дружинники все как один вздохнули и опустили взоры, а потом начали спешиваться. Не по сердцу сие было, но воле княжеской противиться не хотелось никому. Лишь один из самых старых дружинников снял шелом и подошёл к Ратибору и что-то прошептал на ухо. Княжич не дослушал и со всей силы ударил кулаком своего помощника, отчего хрустнуло и у воина из носу кровь пошла, заливая кольчугу и толстую стёганную рубаху под ней.

      – Я сказал, на кол! – снова закричал княжич, завертевшись, как ужаленный шершнем в хвост пёс.

      Из-за частокола донеслись визги и плач, кто-то надрывно причитал, а кто-то громко проклинал выродка кровавого.

      – Там же дети малые да бабы, – под нос буркнул я, но Ратибор услышал.

      – Дети и бабы?! Там суки блохастые да щенки полудохлые! Это животные, которые в дерьме рождаются, в дерьме ковыряются всю жизнь и в дерьме подохнут. Это скот безродный, как и ты, ублюдок. На кол их!

      – Сам ли давно таким был? – буркнул я снова, отчего Ратибор аж дар речи потерял.

      Как он не любил поминать, что из робичей, аж побелевшие губы от злости затряслись. Он стоял сперва словно язык проглотил, а потом вдруг лицо исказилось недоброй улыбкой.

      – А вот ты самолично пойдёшь и перережешь этот скот. Ты же любишь княжью дичь бить? Любишь перечить? Вот и держать тебе ответ.

      Я поглядел на частокол, снял шелом и шмыгнул носом.

      – Прости, княже, не буду перечить. И дичь без дозволения не буду бить.

      – Поздно, –