Камбенет. Игнатий Смолянин

Поэтому он полностью переключился на Мелидена, тогда как раздосадованному Савону пришлось развлекать разговорами ни о чём кокетливую даму. Та, напротив, охотно уделяла внимание белокурому двадцатилетнему красавчику, хотя бросала искоса мимолётные взгляды и на Мелидена.

      Барона, несомненно, утомило затянувшееся отшельничество. С увечьем он свыкся морально и физически, и помирать на радость зятьям-падальщикам в ближайшее время не собирался. Расспрашивая о том, о сём, он и сам охотно рассказывал о своём замке, истории здешних краёв и последней войне с королём Дерифадом. Читал он и свои стихи, а затем начал их напевать звучным мужественным голосом, подыгрывая себе на лютне – пяти парных струнах, натянутых на плоский полый деревянный барабан с длинной ручкой.

      Вопреки ожиданиям Мелидена, ни одной эпико-героической песни в репертуаре барона не было. Как выяснилось, барон считал эпос устарелым дурновкусием для сельских мужланов. Его поэзия, воспитанная новейшей модой при приморских дворах, преимущественно описывала любовные радости пастушков на лоне южной природы – «голос, пьянящий как дикие ягоды», «единственное средство от страданий любви – лечь вместе обнажёнными»…

      Мелиден сам давно стал любителем старинной рыцарской поэзии – по ней он учил средиземский язык во времена, уже покрытые блаженной дымкой безмятежности – но баронов фальшиво приукрашенный низменный жанр был ему чужд. Позже в разговоре с Ангретом он не удержался от того, чтобы поддразнить хозяина известными древними стишками про неудачную пасторальную любовь:

      Как-то раз на той неделе

      Брёл я пастбищем без цели,

      И глаза мои узрели

      Вдруг пастушку, дочь мужлана:

      На ногах чулки белели,

      Шарф и вязанка на теле,

      Плащ и шуба из барана…

      Разговор Мелидена с бароном естественным образом переместился в библиотеку последнего – предмет особой гордости, поскольку ни у кого другого в здешних краях не было ничего подобного. У некоторых монастырей, других церковников и у герцога имелись небольшие собрания книг, но религиозного содержания с добавкой практических пособий по медицине и сельскому хозяйству, обычные же рыцари ограничивались сборниками песен и рыцарскими романами в стихах. Собрание же барона – с сотню манускриптов – состояло почти исключительно из уникальных для Озёрного герцогства сочинений. Преобладали изысканная поэзия, философия и военное дело, причем имелись некоторые свежайшие переводы древних авторов, выполненные бурно растущими приморскими палатами риторики.

      Особенно увлекли барона, перешедшего после полученного увечья от прославления радостей жизни к усиленному самоуглублению, два недавних перевода древних философов-стоиков, рекомендованных ему оринскими друзьями: «Размышления» древнего императора Норуса Инонакса и «Письма к Васинобронксу» жившего