Боярыня Морозова. Владислав Бахревский

кому жарко, – возразил палач и поглядел на Шаховского. – С кого начинать будем?

      – Бердышева-мурзу веди и бабу веди.

      – Обоих сразу?

      Морозов повторять приказаний не любил, поворотился к Шаховскому.

      – Как хлеба-то у тебя, Семен Иванович?

      Шаховской глядел на раскаленные добела щипцы.

      – А?!

      – Хлеба уродились, говорю?

      – Хлеба? – Шаховской уставился на Морозова. – Какие хлеба? Какие еще хлеба?!

      – Вотчинные… У меня в Мордовии все погорело.

      – Не помню, – сказал Шаховской, – ничего про хлеба не помню.

      – В московских селах нынешний год благодатный. А дыни какие вымахали! Ты сажаешь дыни?

      – Дыни?! – Шаховской вдруг икнул.

      – Кваску принеси нам! – крикнул Морозов стрельцу.

      Палачи ввели несчастных. Посадили на лавку. Морозов, слушая, как стучат у Шаховского зубы о край квасного ковшика, повздыхал, перекрестился.

      – Служилый человек, мурза Бердышев, говорил ли ты такие слова?! – вдруг закричал он пронзительно. Ковшик у Шаховского выпал из рук, квас пролился, ковшик закрутился на каменном полу. – Говорил ли ты: «Посадить бы на государство королевича датского! Не быть бы Алексею Михайловичу на царстве, когда б не Морозов»?

      Палачи вытолкали и поставили перед Морозовым маленького, исполосованного кнутами татарина; тот заранее закусил губы, ожидая побоев.

      – Плети ему были, – сказал старший палач. – Огнем его теперь надо.

      Подручные тотчас схватили мурзу, связали руки-ноги, кинули на пол, огненное крокодилье рыльце щипцов вцепилось в ребро.

      Визг, судороги, вонь сгоревшего мяса, ведро ледяной воды на голову.

      – Говорил ли ты… – начал спрашивать Морозов.

      – Говорил! Ради истины говорил! Московский царевич – подметный. Подметный Алексей! Подметный!

      – Еще ему! – Морозов тронул Шаховского за колено. – Вот ведь сами просят!

      Опять вой, паленое мясо. И стук головы о каменный пол. Утащили мурзу в подвал, чтоб отлежался.

      – Ну а ты что говорила? – повернулся Морозов к бабе, вцепившейся от ужаса в лавку ногами-руками, пустившей лужу под себя.

      – Батюшка, только не жги! За другими повторяла! Слово в слово – за другими.

      – Что же ты говорила?

      – А говорила: «Глупые-де мужики, которые быков припущают к коровам от молоду, и коровы-де рожают быков. А как бы припущали-де на исходе, ино рожали все телицы. Государь царь Михаил женился на исходе, и государыня царица рожала ему царевны, а как бы государь царь женился-де об молоду, и государыня бы царица-де рожала всё царевичи. Царь Михаил хотел постричь царицу Евдокию Лукьяновну в черницы. Тут она велела подложить себе в постелю мальчика. И царевич Алексей подметный, стало быть».

      – Плети ей были, – сказал палач, – двенадцать плетей.

      – Для вразумления еще двенадцать.

      Опоясывающий удар кнута сорвал бабу с лавки на пол. Палач бил, словно хотел рассечь тело пополам.

      – Потише! – поморщился Морозов.

      Бабу