Боярыня Морозова. Владислав Бахревский

Ангела, осенявшего учеников Христа. Ученики, их было трое, полагали во гроб своего равви.

      Матушка вышивала лик Богородицы со слезою.

      Петры и Павлы убавляют день на час, но солнышко все равно раннее, день нескончаемо долог. Соснуть перед негасимым вечером – дело мудрое. Недаром говорят: «Ляг да усни, встань да будь здоров! Выспишься – помолодеешь!» До сумерек хватало сил мастерицам.

      Наработавшись, Федосья вместе с Дуней ходили на пруд лебедей кормить.

      Было видно, как на хлеб сбегаются стайки пескариков. Лебеди к еде не торопились.

      Их было два. Они не плыли, а, приближаясь, словно подрастали. Царственные шеи опускали к воде без суеты, без стремления ухватить кусочек белого, сладкого хлеба поскорее.

      – Я смотрю и глазами хлопаю, – призналась Дуня. – Мне чудится: будто лебеди – сон.

      – Красиво. – Федосья тихонечко вздохнула. – Вот почему люди жить хотят.

      – Почему? – не поняла Дуня.

      – Потому что кругом нас мир Божий. Вода как зеркало. Зеркало, но живое. Небу дна нет. Небо тоже живое.

      – В небе птицы живут! – сказала Дуня.

      – Птицы летают по небу, а живут в глубокой глубине небесной звезды, луна и солнце.

      – В высоте! – поправила сестрицу Дуня. – В высокой высоте. А еще выше – Бог…

      – Рай, – согласилась Федосья.

      Когда много сделано, игла и руки быстрые.

      «Плащаницу» у Соковниных завершили на Давида-земляничника.

      На праздник «плащаницу» выставили в домашней иконной комнате, чтоб все мастерицы могли поглядеть, как Бог дал им послужить славе Господней.

      Федосья стояла с матушкой, с Дуней. «Плащаница» – строгая работа, но красота и в скорби подает надежду. Красота рождается в душе, душа – нетленная, красота – вечная.

      – Матушка, ты слышишь? – спросила Федосья.

      – Колокол?.. А ведь это Иван Великий… Это не к празднику звон…

      Все пошли из дома, а за воротами на улице – народ.

      – По ком звонят? Нынче день радости великого государя, день его рождения.

      Прикатил из Большого дворца Прокопий Федорович.

      – Молитесь! Царь Михаил отшел ко Господу.

      Федосья убежала в сад.

      Весь день небо синевой несказанной удивляло, а теперь неведомо откуда – дождь. Тихий, моросящий. Не из облака, из наволочи. Серой, гонимой ветром.

      Пошла в келью.

      В келье любимая икона «Достойно есть». Богородица. Милующая.

      Холопы затворяли ворота, в руках бердыши, на поясах сабли. Но всего войска – четыре человека.

      Молилась Федосья Господу: да примет душу благочестивого царя Михаила. И Богородице: пошли, Благодатная, Москве тишину.

      Маленькой девочкой она видела бунт. Бунт – это когда детей бьют дубьем по головам.

      Просила Федосья Иисуса Христа наградить Божьей милостью молодого царя. Алексей стоял перед глазами в немецком кафтане, но лицом русский. Румяный, точно такой, каким видела на Благовещенье. Помнила взгляд царевича: не одарил собой, праздником поделился.

      Ничего еще не сделал царству, Москве,