Пенелопа пускается в путь. Гоар Маркосян-Каспер

то скорее отправляются, нежели пускаются, а «о» совсем другая буква, и предложение звучит не столь презентабельно (будто дурацкого предлога мало, но от того никак не отделаешься, не переходить же на телеграфный стиль), правда, паломничество можно еще предпринять (и даже избавиться от предлога), но тут уже появляется привкус индустриализации, пахнет промышленностью, и хотя в наше благочестивое время… да-да, именно благочестивое, если в чести иное благо, это дела не меняет, поклонение некому тельцу или неопределенной субстанции, меняющей в зависимости от того, с какой стороны света поглядеть, облик и называющейся демократией, ничуть не менее ретиво, нежели служения в менее абстрактных, во всяком случае, по форме, храмах, крестово-купольных, пагодах, сооружениях, оснащенных минаретами, и прочая… хотя в наше время и паломничества стали частью индустрии, пусть не тяжело-легкой, а развлечений, однако… Однако что? А то, что нить повествования утеряна безвозвратно, и придется начать сначала. Подошла бы, несомненно, дефиниция «сентиментальное путешествие», правда, тут может обронить язвительное замечаньице sister, самопровозглашенная sorella, но ведь Стерн не американец, хоть и наглосакс, пардон, не совсем так… хоть и англосакс, но самый что ни на есть европеец, и никто иной, как Бальзак, неоднократно его поминал и даже добрым словом, в отличие от всех его прочих соотечественников… Итак? «Сентиментальное путешествие», это мы закавычим, нам чужого не надо, никакого плагиата, только цитаты с надлежащими сносками, примечаниями, комментариями, ага, «путешествие»… А почему не странствие? Сентиментальное странствие Пенелопы Папян по Франции, Италии и иным подобным… если что-то может быть подобно Франции и Италии, оно конечно, народ глядит в разные стороны, Анук вон восхищается греческими островами, правда, Францию с Италией выносит за все скобки, но есть и такие человечишки, что возьмут да и ляпнут: «Париж? Подумаешь, Париж! Таиланд куда интереснее. И вообще культурная столица мира ныне Нью-Йорк». Это они в американских газетах прочитали или по телевизору услышали. И поверили. Доверчив стал homo, не будем уточнять, какой, доверчив до умопомрачения, проведет журнальчик глянцевый или бульварная газетка опрос среди читателей, получит сорок или аж целых пятьдесят писем, определит на их основе лучшего в мире актера, художника и тому подобное, пропечатает на своих блестящих страницах, и готово, тут же пишущая братия разносит по странам и континентам ихнее постановление, а народ читает и на ус мотает, приятно ведь знать, кто на планетке первый, кто второй и далее… Вот и про Нью-Йорк прочли и едут, едут… И однако этот городишко еще не самая последняя дыра, похуже Таиланда, конечно, потому как там тепло и море, но для жизни, во всяком случае, временной, место пригодное, а ведь попадаются даже персонажи с таким сдвигом, что вместо Италии летают на Северный полюс или в Антарктиду распивать на Новый год шампанское с пингвинами… О черт! Лучше все же пуститься, хотя и это, в сущности, не вполне пристойно, ведь пускаются во все тяжкие… вот куда б хорошо податься за всякими литературными героями, гораздо увлекательнее, чем тащиться за богомольцами, да проматывать, увы, нечего, нет состояния, которое широким жестом рассыпать бы золотом по зеленому сукну, пьянствовать тоже не на что, да и ничего в этом приятного нет, одна головная боль, остается только развратничать, но и того воспитание не позволяет, армянское воспитание, да, а что делать, коли другого не дали… Ох, нелегкая это работа, похлеще, чем бегемота из болота тащить, с одной стороны, поддерживать в мужчинах ровное горение, с другой, не подрывать устои уж чересчур основательно, тем более при такой профессии, учительствовать в Ереване призваны, кажется, сплошные цезаревы жены… Больно ты суетишься, сестричка, сказала Анук в последний приезд, год, если не все два назад. Ну да, ей-то что, муженек ее до сих пор на руках носит, фигурально, конечно, а не буквально, потому как хоть и высок, но тонок, к тому же хворает радикулитом, а sister набрала уже полных шестьдесят кило, чем, правда, не очень гордится, но на диету тоже сесть не рвется, особенно, отказываться от сахара, для меня, говорит самонадеянно, голова, в отличие от большинства соседей по планете, не архитектурное излишество, а ей для работы нужна глюкоза, так что из рядов движения за всеобщую скелетизацию прошу меня исключить, не всем быть гипермоделями, в полтора человеческих роста мне уже не вырасти, косолапости не выработать, это, как и выворотность, надо с детства ковать у противобалетного станка, а уж из ног при ходьбе косички плести!.. так что пусть среди зарослей мыслящего тростника я буду скромной свеколкой, тем более что тростниковый сахарок, говорят, дороже и хуже… В любом случае, тростник, спагетти, свекла или даже картофелина, неважно, все равно носит, любит, по сторонам не глядит, нет нужды становиться в позы, мол, и мы не лыком шиты, двуликие мы неЯнусы, с одной стороны зайдешь – жена Цезаря… если забыть, что ту, в сущности, из мужнина дома поперли за не совсем достойное поведение… а с другой то ли Аспазия, то ли Фрина… живи себе спокойно, никаких тебе Сцилл и Харибд, открытое море… Ох-хо-хо!..

      Пенелопа поерзала в малоудобном кресле, пошевелила слегка онемевшими пальчиками ног и осторожно, но решительно произвела рокировку в области нижних конечностей, игнорируя неодобрительный взгляд соседки, совсем еще девчонки, придерживавшей, однако, на худых коленках довольно увесистое дитя, наконец-то мирно задремавшее