Гризли. Галина Валентиновна Чередий

весь покраснел от усердия. И сто пудов от того, что очко сжимается от высоты.

      – И что ты сделаешь, если не слезем? – крикнула я в ответ, болтая ногами в пустоте на уровне шестнадцатого этажа.

      Мы с другом с комфортом расположились хряпнуть пиваса и покурить на стреле строительного крана.

      – Да забей вообще. Поорет и сам собой рассосется, – не глянув даже в сторону потного от страха представителя власти, флегматично заметил Длинный и пустил струю дыма в безоблачное небо. – Погода сегодня – кайф!

      – Точно, – согласилась я, прикурила новую сигу и, смачно потянувшись, откинулась на спину, располагаясь с максимальным комфортом, который только возможен на этих обшарпанных железках.

      – Сюда пошли! – отдышавшись, снова завопил мент. – Быстро, суки такие!

      – Никак не можно, господин начальничек, – ответила я, пуская дымные колечки. – Мы с другом высоты боимся, и спускаться нам страшно. Пусть за нами Супермен прилетит и спасет.

      Длинный только поморщился, намекая, что я своим ором нарушаю его типа медитацию. Он всегда забивал на вечно истерящих и откровенно паникующих желающих нас снять с очередной крыши, крана, вышки. Моя же беспредельная язвительность требовала постоянного выхода. Друг утверждал, что если я не скажу кому-то гадость хоть раз в час, то наверняка отравлюсь собственным же ядом. Я бы спорить не стала и проверять причин не видела. Зачем, если всегда найдется под рукой кто-то в качестве жертвы.

      – Твари, уроды моральные! Как я вас таких ненавижу! – окончательно вышел из себя юный жандарм.

      – Ты бы к психиатру, что ли, походил, – продолжила доставать его я. – Такой молоденький, прям молоко на губах не обсохло, а уже нервы ни к черту. Ой, или это не молоко, а совсем другая телесная жидкость?

      – Заткнись, мразь крашеная, и спускайся!

      – Я вот в газете недавно читала, что среди вашего жирнозадого начальства полно любителей хорошеньких мальчиков, – гнула свое я. – Смазливая внешность офигеть как помогает по карьерной лестнице продвигаться, учти, а то так и будешь до старости по крышам лазить!

      Длинный покосился на меня с легкой укоризной. Он, конечно, давно уже принял мой поганый характер как есть, безропотно огребал вместе со мной за него, но не понимал, что за черти вечно дергали меня за язык. Да я и сама не понимала. Не слишком и пыталась. Я никому свое общество не навязываю. Кто хочет – жрет какая есть, остальным – дорога на хер всегда без пробок.

      – Убью суку к хренам! – зарычал уже совсем пунцовый полицейский. – Убью и скажу, что сами навернулись!

      Он еще верещал и верещал, изрыгая на нас многоэтажный мат и всевозможные проклятья, а я, чуток продирижировав, ибо все эти волны ненависти как музыка для меня, тоже забила и взялась прикончить свое пиво.

      – Блин, жаль, холодает быстро и ветер поднимается, – вздохнул Длинный. – Пошли?

      Горластый исчез с крыши к этому времени, но вполне предсказуемо дожидался нас у подножия крана с целым нарядом.

      – Отвлеку, а ты давай в дыру в заборе, – в своей обычной флегматичной манере предложил друг. – А то, если тебя второй раз за неделю заметут, пахан твой взбесится.

      Подумаешь, новость. Мой дорогой родитель по отношению ко мне пожизненно пребывал только в двух агрегатных состояниях: полный игнор и бешенство. Большую часть своей жизни, пока была жива мама, обычным было первое. С рождением драгоценного ублюдочного наследника от его новой законной шалавы жены преобладать стало последнее.

      Длинный первым спрыгнул на землю и встал, подняв и широко расставив руки, давая ментам подойти поближе, а потом резко сорвался с места, увлекая их за собой, будто был брошенной служебным собакам палкой. Я же, сиганув с двухметровой высоты, рванула в противоположную сторону. Почти всегда у нас этот фокус срабатывал. Ну как, в процентах семидесяти. Если Антоху и ловили, с него вечно как с гуся вода. Папаня – депутат, и только заслышав его фамилию, парня быстренько выпроваживали из отделений.

      Я уже схватилась за доску забора, ограждавшего эту стройплощадку, намереваясь нырнуть в пролом, как прямо между лопаток мне мощно прилетело, вмазывая лицом в деревяшку, и сверху навалилась чья-то пыхтящая туша. Штанга в губе противно звякнула по зубам, во рту стало солоно.

      – Попалась, сучка крашеная! – зашипел крикун-неудачник мне в ухо, придавливая так, что затрещали ребра. – П*здец тебе теперь, тварь. Я тебе такое сегодня устрою.

      И в качестве аванса он коротко врезал мне по левой почке сзади. Может, я и языкатая, но, к сожалению, не противоударная, так что колени тут же держать отказались, и я зашипела, оседая.

      – Нравится? Это только для начала! – торжествующе провещал он, отстраняясь и заламывая руки нарочно гораздо сильнее, чем требовалось для упаковывания меня в наручники. – Знаешь, что с такими борзыми ночью в камерах, бывает, случается? Потом молчаливые и шелковые навсегда становятся и долго ходят в раскорячку.

      – Дяденька, да за что? – заныла я противно, якобы беспомощно стараясь заглянуть в его зенки через плечо, благо слезы и так уже текли